Иосиф Герасимов - Конные и пешие

Утром Валдайскому позвонил помощник министра, предупредил: сейчас ему доставят важный документ.

Записка была небольшая, всего три странички, на хорошей лощеной бумаге; принес ее молодой человек с непроницаемым узким лицом, твердыми, неподвижными глазами, одетый в костюм спортивного покроя, из тонкой бежевой шерсти в клеточку. Подав кожаную папку, предупредил: «Для ознакомления» — это значило: документ должен забрать с собой, а Петр Сергеевич не мог делать из него выписок. Молодой человек сел не в кресло, а на стул, стоящий подле длинного стола, спиной к окну, видимо, так ему легче было разглядывать Петра Сергеевича; он закинул ногу на ногу, обхватил колено замком крепких пальцев.

Петр Сергеевич не сразу понял, что речь в записке идет о Ханове, хотя он был назван с самого начала: все-таки это был старейший директор наиболее крупного завода в объединении и многие серьезные дела завязывались на нем. Но эта записка была о другом, она ошарашивала своей неожиданной беспощадностью: Ханов вор.

Как только Петр Сергеевич сообразил, в чем обвиняют Ханова, ему сделалось жарко, он почувствовал, как повлажнело у висков, сунул два пальца за воротник, чтобы освободить его от галстука. Он прочел записку один раз, второй… Дача под Москвой… Это совсем близко — тридцать километров от кольцевой дороги… Вагон тонкокатаного листа, выданного сверх плана, отправлен бог весть куда… Пока еще это только записка.

Позвонил министр:

— Там к тебе подошли с документами? Никаких разглашений по этому поводу. Но нужно твое мнение.

— Кому?

— Мне. Завтра к концу дня.

Значит, всего лишь информация, уголовное дело не возбуждено… Пока.

Откуда этот молодой человек? Из прокуратуры?.. Нет, кажется, Петр Сергеевич видел его в министерстве, и не раз. Да бог с ним! Ханов, Ханов… Борис Иванович…

Петру Сергеевичу захотелось крикнуть, стукнуть ладонью по столу: «Неправда! Этого не может быть!» Он взял сигарету из пачки, закурил; молодой человек терпеливо ждал, казалось, он застыл в своей позе, даже задержал дыхание. Петр Сергеевич курил редко, несколько сигарет в день, когда особенно нервничал. Он вдруг понял: сейчас все равно не способен осмыслить эту записку, нужно какое-то время, чтобы понять: возможно ли, чтобы с Борисом случилось такое… «Но нужно твое мнение». Это могло означать только одно: заведут ли на Ханова уголовное дело, чтобы начать предварительное следствие, или ограничатся серьезной проверкой для принятия административных мер, зависело в какой-то степени от Петра Сергеевича.

Следствие… Стоит его начать, слухи расползутся не только по заводу, по области, достигнут Москвы, а Борис не мальчик, стал директором в войну, за ним прочная репутация честного и смелого человека; на любой серьезной конференции, как только объявляли о его выступлении, все сбегались в зал, знали — Ханов говорит остро, никого не боясь… Может быть, клевета?

Петр Сергеевич поднял голову, спросил об этом молодого человека.

— Надо проверять, — ответил тот сухо, не меняя позы. — Но…

Петр Сергеевич ждал, что последует за этим «но», а молодой человек молчал, стало слышно, как тонко звенькают оконные стекла от густого потока машин, несущегося по улице.

«Проверять» — это и значило начать следствие, оно или подтвердит все, что изложено в записке, или отвергнет, хотя бы частично.

— Так что же «но»? — тихо спросил Петр Сергеевич.

— У нас редко бывает неточная информация, — помедлив, нехотя сказал молодой человек.

Петр Сергеевич хотел спросить: «У кого это у вас?» — но тут же понял нелепость вопроса, закрыл папочку из тонкого коричневого коленкора.

— Благодарю.

Молодой человек быстро вышел, почти бесшумно притворив дверь; тут же зазвонил телефон, трубку надо было снять обязательно, но Петр Сергеевич не мог поднять руки. Телефон смолк, и вскоре приоткрылась дверь, Лидочка просунула испуганное лицо; она не стала пользоваться селектором, решила заглянуть сама: что случилось? Но, увидев Петра Сергеевича сидящим за столом, растерянно проговорила:

— Петр Сергеевич, вам…

— Я не могу сейчас говорить, — глухо ответил он.

Она все ждала, не зная, как поступить дальше, смотрела на него в тревоге.