Иосиф Герасимов - Конные и пешие

Чтобы подавить волнение, закурил, понимал — не имеет права на слабость, должен быть спокоен, но дверь внезапно отворилась как-то странно, без щелчка замка, без скрипа, и по ту сторону порога, в коридоре, освещенная светом лампы, стояла невысокая женщина, одетая в строгий костюм с белой кофточкой, украшенной оборками, аккуратно причесанная; она смотрела на него, улыбаясь, сказала тихо:

— Здравствуй, Петр, проходи.

Он вздрогнул, потому что не узнал ее голоса, ему всегда казалось — у этой женщины голос жесткий, с хрипотцой, а сейчас он прозвучал весело и чисто, и глаза ее не были ледяными и колючими, как в послевоенное время, да вроде бы они вообще лишились своей голубизны, потемнели, сделались глубокими.

— Ну, что же ты стоишь? — Она взяла его за руку. — Я тебя давно жду. Поезд ведь полтора часа назад пришел…

Петр Сергеевич перешагнул порог, оказался в прихожей, где стояли высокое зеркало, телефон на тумбочке, большая вешалка. Из кухни тянуло теплом и запахом вкусной еды; он повесил брезентовый плащ, кинул мешок на пол.

— Здравствуй, — сказал он.

Вера Степановна встала на цыпочки, потянулась губами к его щеке, он наклонился невольно, и она поцеловала его, он почувствовал мягкое тепло ее губ.

— Ну, проходи, вот сюда, — сказала она.

Комната была большая и чем-то очень знакомая, он огляделся и вдруг понял: шкафы, набитые книгами, камни на полках, диван с кожаной спинкой, портрет академика Ферсмана на стене с его собственноручной подписью — все это он видел в Свердловске у Степана Николаевича. Она заметила его удивление, сказала:

— Я привезла кое-что на память. После смерти родителей. Это мне дорого…

Но были и новые шкафы, тоже с книгами и минералами; у окна стоял письменный стол, заваленный бумагами, посредине — обеденный, круглый, вокруг которого — четыре стула с высокими спинками.

— Алеша? — спросил он.

— У него другая комната, пойдем, я покажу.

Они снова пересекли прихожую. Комната сына выходила на улицу, в окно были видны красные листья на тополевых вершинах; здесь стояли широкая тахта, покрытая синим покрывалом, тоже письменный стол, два шкафа. Он еще раз обвел глазами комнату, ему подумалось: наверное, где-то должен быть его портрет, если не его, то хотя бы Нины, но на стене висела небольшая картина, изображающая мрачный лес и валуны.

— А где он сам? — спросил Петр Сергеевич.

— Сегодня — у моей подруги Сони Шварц. Ты ее немного знаешь.

Никакой Сони он не помнил. Нахмурясь, сказал:

— Я же тебе дал телеграмму. Почему его нет?

— Об этом мы потом, — ответила она спокойно. — Сейчас пойдем, я тебя покормлю.

Он хотел ей ответить резко: ехал сюда не обедать, ехал к сыну, потому что никого, кроме Алеши, из родных у него нет, и если что-то делалось им в эти годы, то ради нынешного дня, когда он сможет увидеть Алешу, сможет взять к себе, чтобы научить тому, что не удалось сделать самому; он был отцом и всегда это помнил.

Еще раз оглядел комнату, шагнул к письменному столу, где лежало несколько тетрадок, взял одну из них, прочитал: «Тетрадь для русского языка ученика первого класса „Б“ Алексея Скворцова»…

— Что это? — спросил он.

Но ему не ответили, он обернулся: Веры Степановны в комнате не было. Он торопливо взял другую тетрадь, и там стояло: «Алексея Скворцова», — и над учебником сверху было выведено «А. Скворцов».

— Черт возьми! — сказал Петр Сергеевич. — Да как же это?!

Держа тетради в руках, вошел в другую комнату, где Вера Степановна накрывала на стол.

— Почему он под твоей фамилией? — спросил Петр Сергеевич, ощущая, что гнев подступает к горлу, и торопливо ослабил тугой узел галстука, расстегнул ворот рубахи.

Она посмотрела на него, усмехнулась, ответила:

— А под какой он должен быть?

— Надеюсь, ты не забыла мою фамилию?

— Садись-ка ты лучше, — вздохнула она. — И оставь эти тетрадки. Мы так давно не виделись, что говорить нам еще долго-долго. И о твоей фамилии тоже.

Она сказала это просто и в то же время властно; он покорился, сел, оглядел стол, еда была обильная: селедка, розовая ветчина, телячья колбаса, икра, помидоры, соленые огурцы, а на блюде жареное мясо с картошкой. Да Вера Степановна всерьез готовилась к встрече.

Петр Сергеевич молча ел, поглядывал на нее и обдумывал, как себя вести с Верой Степановной дальше; он уже понимал — за Алешу предстоит бой, Вера Степановна не только, видать, заботилась эти годы о его сыне, но и приучила к себе, вот даже отцовской фамилии лишила; может быть, он и зовет-то ее мамой, ведь когда умерла Нина, ему было полтора годика. Наверняка забыл и родную мать, и отца — память у детей некрепкая.