Элис Хоффман - Красный сад

После этой казни жизнь наша стала еще страшней. Чувства матери отражались у нее на лице. Она не говорила, что думает о моем отце. Он вел себя так, как и следовало ожидать. Сказать «бесчеловечно» — не сказать ничего. Мне казалось, что в Луна-парке смертельное электричество проникло ему под кожу, питает его злобу и та с каждым днем горит все ярче. Прекрасная весенняя погода действовала на него пагубно. Хотя следует признать, что пил он в любую погоду — и в дождь, и в снег, и в ветер. Он пил и зверел, а мы расплачивались. Мы никогда не включали электричества, хотя в нашем доме оно появилось в числе первых в Бруклине. Под моей кроватью мы прятали фонарь.

Мать убила его в пятницу, вскоре после того, как мне исполнилось десять лет. Он избивал мать, я металась между ними, и тут он вдруг набросился на меня. Ударил, разорвал одежду и произнес слова, которых я не поняла. По лицу матери, когда она вырвала меня из его рук, я догадалась, что чаша переполнилась и близок конец. Мы с матерью молились, но просили мы злого, и я не знаю, простит ли нас бог, когда пробьет час, или прогонит прочь и что нас ожидает после смерти.

Однажды утром мы пошли на рыбный рынок. Мы не обращали внимания на горы камбалы и мидий, только что выловленных из залива. Моя мать пришла сюда не за рыбой. У нее на уме было совсем другое угощение. Мы свернули на ту улицу, где располагались мастерские. В воздухе стоял острый запах. Мать была так красива, что мужчины обращали на нее внимание, несмотря на скромный наряд. Они заговаривали с матерью, что-то предлагали ей — я не понимала что. Она не отвечала. Она усадила меня на скамейку и велела никуда не уходить. Даже когда наступит ночь, даже когда забрезжит утро, я не должна покидать своего места. Она вручила мне сверток с одеждой и мешочек с хлебом и сыром. Она наказала, если спросят, как меня зовут, отвечать: Сара Бук, из Англии, из Манчестера. Оттуда родом бабушка моей матери, чья девичья фамилия была Бук. Все-таки это была правда, хотя и с большой натяжкой, как у муслина, который мы натягивали для вышивки на пяльцы. Мать сказала — что бы ни случилось, она вернется за мной. Она будет рядом, когда понадобится мне. Я верила ей. Только боялась — а как я окажусь рядом, если понадоблюсь ей? Как узнаю об этом, сидя на скамейке? Как смогу прийти на помощь?

И когда она пошла прочь, я последовала за ней.

Улицы Бруклина причудливы и извилисты. Часть тротуаров покрыта настилом из деревянных досок, который во время дождя становится скользким. Я не могла забыть слониху. Как она смотрела на меня, словно просила о чем-то. Нужно было подбежать к ней, разрезать веревки, которые связывали ее, а я осталась стоять на месте и ничего не сделала. Теперь я видела слониху каждый раз, когда закрывала глаза. В памяти словно отпечатался ее вид в тот момент, когда по проводам пробежал первый разряд тока. Стоило подумать о Топси, и я начинала дрожать.

Начался дождь, быстрый весенний ливень. Воздух дрожал, тротуар стал скользким. Моя мать приостановилась у мастерской, потом зашла внутрь. Это была кожевенная лавка. Заглянув в окно, я увидела, как мать разговаривает с женщиной, которая работала там. Мать вынула брошь с жемчугами, которую во время ухаживания подарил ей отец. Женщина положила брошь на зуб и прикусила, чтобы проверить — настоящее ли золото. Золото было настоящее. Повсюду в лавке стояли чаны, в чанах кипела жидкость разного цвета, жутко воняло кожей. Я зажала рот и нос ладонью, чтобы не задохнуться. В этом месте пахло смертью, все было связано со смертью.

Мать вышла с пакетом, за который так щедро заплатила. Это была отрава. На матери, несмотря на теплый вечер, было черное платье. Она носила его так, словно оно служило ей доспехами, щитом и мечом. Дождь смыл жуткий запах кожи. На мой день рождения мать испекла мне шоколадный торт с сахарными цветами. Она сказала: десять лет — особенный возраст для девочки, возраст, от которого зависит, как сложится ее дальнейшая жизнь. Для меня десять лет означало вот что: я не буду сидеть на скамейке и ждать, что случится дальше. Я никогда не буду обводить взглядом толпу в поисках того, кто меня спасет.

Я шла следом за матерью, но осталась во дворе, когда она вошла в наш дом. Я подглядывала в окно и видела, как она открыла пакет и высыпала его содержимое в стакан. Мой отец любил, вернувшись вечером домой, крепким напитком запить все выпитое ранее в таверне. Я сидела под горчичным кустом. Мне нравился горьковатый запах его листьев. Я посмотрела на свои ноги, чтобы определить — похожи ли они на ноги взрослой женщины. Возможно, отец принял меня за чужую женщину в тот вечер, когда я пыталась защитить мать от него, и потому посмотрел на меня такими глазами. Возможно, потому он сказал какие-то слова, которые я плохо поняла. Мать часто повторяла, что отец падок на женщин. Может, он забыл, сколько мне лет?