Тьерри Коэн - Я сделаю это для тебя

— Думаю, ты уже понял. Но может, хочешь еще немного поразмышлять над истиной?

Он резко встал и покинул комнату.

На пороге возник человек. Кто это был? Хаким? Он стоял против света, и Даниель не мог отчетливо разглядеть главаря похитителей. Впервые за все время на нем не было маски, но очертания лица расплывались в ослепительно-ярком свете дня.

Человек шагнул вперед и взглянул в глаза заложнику.

Даниеля поразил его напряженный взгляд. Потом он вгляделся в лицо незнакомца и пошатнулся.

— Я ухожу.

Шарль оторвался от утренних газет, удивленный тоном Эрика. Он не располагал ни к обсуждению, ни к спорам и не был призывом о помощи.

— То есть?

— Как только мы узнаем развязку этого дела, я уйду.

Шарль насмешливо улыбнулся:

— Твоя давняя мечта. Хочешь все бросить, стяжав славу?

— Не доставай меня. Да, я любил свою известность. Страстно. Слепо. Но сегодня я даже не знаю, кто я и чего стою как журналист и человек.

— Цена человека… — задумчиво проговорил Шарль. — Кто ее определяет?

— Я долго путал две вещи: мою цену и цену телерейтингов. Изредка мое сознание прояснялось, и я осознавал всю тщету и суетность этого маскарада, но потом уподоблялся наркоману, меня манили власть и известность, и я как мотылек обжигался об их огонь… Я даже не замечал, какую боль причиняю близким, можешь себе представить? Я не сумел удержать жену, Шарль. Думаю, цену человека определяют те, с кем связала его судьба.

— Вот именно, Эрик. Твоя судьба связана со средствами массовой информации, на которые ты работаешь, с коллегами и зрителями…

— Нет, Шарль. Они определяют товарную стоимость. А вот мои близкие могут сказать, сколько я стою как человек. Должен признаться, они не слишком высоко меня ценят.

— Мы все товарищи по несчастью, Эрик. Меня жена тоже бросила. Мы одиночки. Журналисты разводятся чаще представителей других профессий.

— Я говорил не об этом, Шарль. Я положил семейную жизнь на алтарь гордыни, а не любви к своему делу.

— Ты просто дошел до ручки, устал как собака. Это дело оказалось слишком трудным и…

— Нет, — перебил Эрик, — оно принесло мне огромную пользу. Я наконец-то понял, кем больше не хочу быть.

— Значит, ты больше не хочешь быть журналистом?

— Хотел бы, но сегодня понимаю, что никогда не был настоящим профессионалом. За исключением того дня, когда я решил воззвать к чувству ответственности политиков, к их совести. И я очень дорого заплатил за «оскорбление величества». Мы ведь все поголовно лакеи короля и придворные шуты.

Шарль покачал головой:

— Мне тоже приходили в голову такие мысли, я размышлял о профессиональной этике, моих отношениях с деньгами и властью… должен сказать, что некоторые ответы мне не понравились. Но, знаешь, я, несмотря ни на что, все еще учусь нашему ремеслу и пытаюсь разобраться в себе. Думаю, сегодня я сильнее, чем был вчера. И не остановлюсь. Человек может измениться сам и изменить положение вещей, Эрик.

— Ты, возможно, и способен, Шарль, в тебе сохранились прямота, некоторые убеждения, личная позиция и отношение к жизни. Ты сумел остаться собой. Я бы хотел походить на тебя. В самом начале я брал с тебя пример, но потом нашлись другие образцы для подражания.

— Я предал немало своих идеалов, уж ты мне поверь, Эрик… В том числе за последние несколько дней. И все-таки я не отступлюсь. У меня впереди всего несколько лет, я хочу стать лучше и однажды — чем черт не шутит! — вернуться к былым идеалам.

— Здесь я себя не найду, Шарль, не знаю ни где это случится, ни как, но точно не здесь.

— Значит, наша работа полностью утратила для тебя интерес?

— Именно так. Меня вообще больше ничего не интересует.

Они помолчали.

— А впрочем… Я хотел бы познакомиться с Даниелем Леманом. Он один возбуждает мое любопытство, я хочу ему помочь. Искренне, от всей души. Отец, способный все потерять, все бросить, чтобы придать хоть какой-то смысл гибели сына…

— Именно так оправдывают свои действия многие террористы.

— Он всего лишь хотел отомстить человеку, которого считал ответственным за смерть мальчика. На невинных Леман не посягал.

— Террористы тоже так говорят. Они просто используют другую систему координат, у них иной подход к ответственности и не похожее на наше понимание невинности.

— Возможно. Но мы расходимся во мнениях. Мои ценности заставляют меня желать освобождения Даниеля Лемана, но он конченый человек. Ему не выбраться. Они его непременно убьют. А если освободят, власти его осудят и посадят… И мы станем соучастниками этого осуждения. Мы приговорили Лемана, дав слово террористам.