Ноэль Шатле - Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

Чтобы ввести ритуал и только для него одного, Марта решила, к примеру, что будет отныне запечатлевать здесь каждую встречу в «Трех пушках», каждая из них займет свое место.

Но уже собравшись записать первую, она задумалась: а как его называть в книжке — «Феликс» или «Человек-с-тысячей-шарфов»?

Само собой разумеется, когда она проходила мимо «Трех пушек», Валантен стоял на пороге — салфетка, конечно, при нем.

— А его еще нет, — шепнул Валантен Марте, едва она поравнялась с входной дверью.

Марта, застигнутая врасплох, никак не могла сообразить, что ответить.

— Но… но еще ведь рано, — пробормотала она наконец.

— Конечно, я тоже так думаю, — легко согласился Валантен и вернулся к работе, не преминув бросить перед этим Марте сообщнический взгляд…

И теперь, взволнованная и чуть запыхавшаяся, она шла по двору к своему подъезду.

Сообщнический взгляд Валантена вызвал в ней бурю чувств. И при этом она отлично понимала, что ее просто надвое раздирает противоречие между желанием быть на виду и смущением оттого, что на нее смотрят, между тем, насколько приятно иметь доверенное лицо, и тем, как ужасно хочется сохранить в тайне все, что с ней происходит.

Но как бы там ни было, совершенно очевидно, что трогательной симпатии официанта из кафе немножко не хватает сдержанности, скромности, чтобы не сказать — такта, заключила она, поднимаясь на свой этаж и крепко при этом цепляясь за перила (ох, до чего же полезную вещь люди придумали!)

Наверху проход перегородила массивная фигура мадам Гролье: консьержка истово начищала круглую медную ручку на двери — похвальное, конечно, рвение, но лучше бы ей приберечь его на ту неделю, которая предшествует Новому году с его традиционными подарками.

А что, если консьержка и впрямь решила за ней шпионить и только потому притащилась сюда? Неприятно, черт побери!

— Добрый день, мадам Марта! Значит, так теперь — носимся взад-вперед? — в голосе мадам Гролье прозвучала плохо скрываемая ирония.

Марта почувствовала себя школьницей, пойманной со шпаргалкой. Это замечание, оно — в насмешку или как? Хотя что эта шпионка знает на самом деле? Что Марта стала чаще выходить на улицу, да к тому же еще в необычные для старой дамы, до сих пор мирно посиживавшей дома и погрязшей в рутине, часы? Ничего больше она не знает и знать не может!

Бесполезно отвечать обиженной сплетнице, вот что. Марта удовольствовалась загадочным кивком и захлопнула за собой дверь перед носом у насмешницы, думая о том, что, вполне возможно, мадам Гролье вовсе ей не подружка, впрочем, она и раньше это подозревала. В отличие от Валантена, которого, пусть он даже и с излишней настойчивостью сует нос в чужие дела, все-таки никак нельзя заподозрить ни в каком коварстве. Этот-то парень — настоящий друг.

Все переживания и душевные муки, выпавшие на долю Марты в последнее время, совершенно истерзали старую даму. Истощили ее нервную систему. Да и левое бедро болело нестерпимо. Она решила поваляться, ничего не делая и не выпуская из рук драгоценной книжки.

Сегодня вечером свидание назначено опять на семь часов. В четвертый раз. Детей она предупредила: буду занята, сама позвоню малышам в среду во второй половине дня.

Теперь она знает, как воспользоваться временем ожидания: надо предаться грезам. Она погрузится в них с головой, она намечтается вволю, выдумывая для себя, для него, для них обоих фразы, которые так и не пригодятся — просто потому, что выдумка редко становится правдой, — но которые наполняют разлуку радостью, весельем, да что там — надеждой и ликованием, благодаря которым семерка на циферблате больше не кажется недостижимой, а наоборот — проживается и переживается до бесконечности.

Марта открыла записную книжку. Взяла новую ручку, и та уютно устроилась в ее плохо сгибающихся пальцах с припухшими суставами. Она переворачивала странички, и удивительное ощущение рождалось в ней от девственного состояния белых листков с непрожитой жизнью — все равно как если говоришь с кем-то о несостоявшемся супружестве или о мнимой удаче… Нет, ее нисколько не тревожит и не раздражает то, что первая запись появится 27 апреля.

Потому что — существовала ли она до сих пор?

Рядом с цифрой «семь» Марта написала самым парадным своим почерком, настолько легко и изящно, насколько смогла: «Три пушки». Человек-с-тысячей-шарфов.

А потом залюбовалась своим творением, этой первой страничкой, на которой наконец появились какие-то сведения о ее жизни, о ней самой, появились слова, нарушившие белизну, заполнившие пустоту, и не просто заполнившие, а наполнившие ее, эту пустоту, конечно, и смыслом, будто в кроссворде, но главное — чувством и образами, среди которых — два пылающих лица, два лица старых людей, склоненные одно к другому в отсветах багрово-красного вина…