Словно на трон — слугу,
Комната возвела.
И отделяет стекло
Бесчисленность от числа.
Так скоро поезд, люди на перроне
Уже стоят и ждут его гудка.
Он приползёт, и всё пространство тронет
В прощальном жесте тонкая рука.
Прощай, тревожно затрещат ключицы,
Забьётся сердце в угол, и в окне
Начнётся ночь, в которую не спится,
Начнётся мир, где равнодушен к ней.
Итак. Тишина. Окно.
Одно. За окном — темно.
И в комнате темнота…
Не так.
Итак. Темнота. Стена.
Одна. За стеной — она.
Она зажигает свет.
Нас нет.
Есть мечта — повалиться под поезд в метро.
После долгой бессонницы, там, на перроне
Задремать, чтоб как будто легонько перрон
Подтолкнул. И летящий гудок не обгонит
Эту чёрную птицу, снося лепестки
С головы, с чёрных глаз, с лобового сигнала.
Так желанно в гудке опустеют виски.
Столь желанная ночь в мир ворвётся, как жало.
Я помню всё. Из каждого колодца
Я чувствую: струится холод вверх.
Все эти дни в потоке звёздных вех,
В потоке, что и смертью не прервётся.
Всю радость и всё то, что дико жаль,
У памяти есть свойство искажать.
Я помню всё. История простая.
Искажена, возможно, но не суть;
Лекарство от неё уже несут,
И молча снегу вслед смотрю с моста я.
Я помню всё, но помню, как во сне.
Она смеялась и ловила снег.
Я знал всегда, что любовь заразна,
Что больно спать — а дышать опасно,
Что чёрный город такой же красный,
Не отпускающий из клешней;
А ты болезни любой страшней.
Я знал всегда, как не врал мне гром бы:
Болезнь пройдёт, но оставив тромбы.
Внутри меня часовою бомбой
Тебя я звал; без сомнений, но
Тепло влепило тебя в окно.
Я знал всегда о тебе мгновенной,
И жизнь была необыкновенной.
Всегда прошло, ты осталась в венах.
Не так уж больно на первый взгляд
Из десяти тысяч в ряд.
Он здесь — упрямо, словно на посту,
Сам неживой природно, но живыми
Излюбленный, скрипучий, старый стул,
За прошлый век изрытый ножевыми;
В его мечтах он был то мыс, то ял,
То с бурей бился, то лежал, как камень.
На нём сегодня долго ты стоял,
И нервно оттолкнул его ногами.
Я обошёл грозу бы,
Будучи не один;
Когда вырываю зубы,
Колют новокаин;
Но не дантист вызывает
В жизненный кабинет;
Когда людей вырывают,
Анестезии нет.
Начала у начал и прочего — начало
Я положил, порвав Дамоклов волосок;
Ты села на окне, ты пела и скучала,
Смотрела в серый день и дождь пила́, как сок.
Ты лошадей звала и плакала о ночи,
И прыгнула потом в открытое окно.
Помялась высота, впиталась в позвоночник…
А я не спас тебя, мне было все равно.
Выл ветер по тебе, певец скорбей и славы,
Мне было всё равно, о чем бы он ни выл;
Ведь я из рук своих ковал, ковал оправу —
Для сердца твоего, стеклянной головы.
Я плёл, ковал, паял, весна в окне кипела.
Я сделал всё, что мог, прошло немало лет.
И хрупкий гематит в оправу после вделал,
Влил кровь свою, как клей, и вышел амулет.
Его, пока ещё он не вошёл в привычку,
Я подарил тебе; и ты сказала мне:
«Я бросила тебя, а ты был безразличен.
Моя любовь — пуста. Твоя — пуста вдвойне».
Ах, какая сегодня случилась жара!
Кран подъёмный ссутулился, словно жираф,
зебра тянется в тень светофора.
Ах, какая жара. Даже больно зевать.
И ни шляпам, ни зонтикам, ни головам
перед этой жарой нету форы.
Хоть полжизни отдал бы я сразу
за полкружки холодного кваса.
Перекрёсток-сосед от машин чуть просел,
курят выхлоп из труб на сплошной полосе,
в вечной давке, железные кони;
чтобы нежные чувства заботой почтить,
я стою, ожидаю тебя. И почти
оплываю свечой на бетоне.
Таю, таю, как воск, и по воску
солнце жаркое едет повозкой.
После смерти моей останется профиль
«ВКонтакте», а в профиле — фото-фас;
имя — ложь, мысли — ложь, даже форма глаз
с некой фальшью, как будто её скрипты
самовольно подправили. Если ты
будешь верить, что нам по хорошему пофиг
на отсутствие жизни, то и для нас
будет место. Так смерть разлучить уже
Читать дальше