Костас Кодзяс - Забой номер семь

– Господин Фармакис просил тебя срочно позвонить, ты ему нужен, – сказала она холодным, безразличным тоном, каким привыкла теперь разговаривать с мужем. Затем молча взялась за повседневные дела.

Она отдернула шторы, распахнула ставни и закрыла окна. Выдвинув ящик комода, бросила на кровать чистые носки, проверила, не загрязнился ли воротничок на рубашке Алекоса. Она быстро двигалась по комнате. С шумом открывала и закрывала шкаф, стучала ящиками, складывала и швыряла белье с таким видом, будто говорила мужу: «Сейчас кончу и уйду. Оставлю тебя в покое, не буду раздражать своим присутствием». Но в то же время она находила массу мелких дел, чтобы подольше задержаться в комнате. Достала даже нарядный костюмчик сына и принялась чистить его щеткой.

Алекос сел на постели и закурил. Он с явной неприязнью наблюдал за женой, медлившей с уходом. Злился, но молчал, как немой. Если он произнесет хоть слово, то ни с того ни с сего разразится нелепый скандал, мучительный для обоих. Он пытался успокоиться, курил, глубоко затягиваясь, но не мог отвести глаз от ее рук. Они беспрерывно мелькали: хватали, бросали, искали что-то, с грохотом выдвигали ящики. На ее лицо он старался но смотреть.

– Зачем ты понадобился Фармакису?

– Понятия не имею.

– Ведь он увидит тебя в конторе. Или он не бывает там?

– Нет, почему, бывает.

– В чем же тогда дело?

– Не лезь туда, где тебя не спрашивают.

Дверца шкафа с шумом захлопнулась. Стоявшая наверху шляпная картонка с игрушками упала на пол. Анна вышла из себя и злобно бросила:

– Иди к черту!

Затем она нагнулась, чтобы поднять деревянную лошадку, закатившуюся под стул. Он молча наблюдал за женой. Дрожа от негодования, она схватила его рубашку.

– Опять будешь менять рубашку?

– Нет, а что?

– Ничего, – ответила она резко.

Ее тон задел Алекоса.

– Ты спросила меня совсем неспроста, и не прикидывайся, пожалуйста. Ты сказала «опять» и вся перекосилась.

– Я? Ты ошибаешься. Я спросила только, будешь ли ты опять менять рубашку, потому что последнее время ты слишком тщательно следишь за своим туалетом.

– Откуда ты это взяла? – закричал он, едва сдерживая бешенство.

– Разве ты не сшил себе костюм? Не купил пальто, галстуки, носки, ботинки? И все для того, чтобы ходить на приемы к господину Фармакису?

– Какие приемы? Всего один раз он пригласил меня к себе на свадьбу своего сына.

– А ты только и ждешь нового приглашения. Лишь это у тебя на уме. В то время как я хожу в тряпье.

– Замолчи ты, черт побери! – огрызнулся он.

– Что я такого сказала? Почему ты бесишься?

– Заткнись, я тебе говорю.

Анна словно наслаждалась его яростью. Она повернулась к нему спиной и принялась аккуратно складывать свою ночную рубашку.

– Если думаешь, меня интересует, куда ты идешь и что собираешься делать, то жестоко ошибаешься.

– Ты сумасшедшая, на тебя смирительную рубашку надо надеть.

– Спасибо.

Голос Анны дрогнул. Внезапно она разрыдалась опустилась на стул прежде чем сесть, отложила в сторону его брюки, чтобы не смять их, и закрыла лицо руками.

– Скорей бы умереть, умереть! – Всегда их ссоры кончались тем, что она грозилась умереть. – Но как подумаю, что станется без меня с ребенком… Если бы ты хоть чуточку любил меня, то пожалел бы. Посмотри, какая я стала!

– Да я-то чем виноват? – заорал он во всю силу своих легких.

Анна похолодела.

– Ты еще раскаешься, раскаешься! – прокричала она сквозь душившие ее слезы и выбежала из комнаты.

Гнев Алекоса сразу остыл, сменившись глубоким состраданием к жене. Как ни выводили его из себя слова Анны, истерики и даже просто ее присутствие, за раздражением следовала всегда глубокая жалость к ней. Жалость более страшная и мучительная, чем взрыв ненависти. Вся эта неразбериха чувств приводила его в смятение, и ему казалось, что он попал в тупик.

«Так дальше не может продолжаться. Надо разойтись. Да, только такой выход и остался. В конце концов, что в этом страшного? Наоборот, очень просто и, безусловно, более честно, чем притворяться и лгать», – подумал он.

Мысль о разводе часто занимала Алекоса, особенно последнее время. Подчас он считал даже, что уже принял твердое решение, но лишь обманывал себя, потому что в душе сознавал, что не способен на такой шаг. Решение этого вопроса он все время откладывал, так же как свое исследование творчества Паламаса, [9]которое давно забросил.

Алекос был женат уже более десяти лет. Тяжелые, тревожные годы, годы лишений, преследований, ссылки. С Анной он познакомился в конце оккупации, когда она заменяла в их районе пропагандиста, ушедшего партизанить в горы. Он помнил, как на первое собрание пришла девочка с косами. Она с улыбкой пожала ему руку, вытащила из подкладки пальто свернутую в трубочку записку и начала тараторить. Он смотрел ей в глаза проникновенно, совсем не так, как привык глядеть на других девушек из молодежной организации. По-видимому, и она что-то почувствовала, потому что вдруг смутилась и щеки ее вспыхнули. Она твердила: «Ну, так вот», – π не знала, что еще прибавить. Как только кончилось собрание, она исчезла…