Костас Кодзяс - Забой номер семь

– Соврал я, все мы врем! Как не посоветоваться с другим Фотисом? И вор, и убийца, и негодяй вступает в сделку с тем; кто сидит внутри него. Не так ли, парень? – И, не дожидаясь ответа, он продолжал: – Я вступаю с ним в сделку, как только продираю глаза. А просыпаюсь я в два часа ночи, когда начинают съезжаться на рынок подводы. Со сна меня шатает, желудок огнем горит от вина. И вцепляется в меня, так сказать, парень…

– Кто? – спросил хозяин.

– Другой Фотис, тот, что внутри.

Хозяин и официант расхохотались.

– Ну и сказанул!

Грузчик готов был разразиться бранью, но поймал на себе тревожный взгляд юноши. Успокоившись немного, он снова заговорил:

– Вцепляется в меня, подлец, в два часа ночи. Котом оборачивается, зараза, вот те крест, парень, и впивается в меня когтями, рвет на части. Тогда я становлюсь, так сказать, своим собственным судьей, сажаю второго Фотиса на скамью подсудимых и спрашиваю: «Чего ты, дядя, добился за свою жизнь, за свои сорок лет? Тьфу ты! Ни дома, – ни штанов, ни матраца у тебя нет. Чего ты добился, пропойца? Ну, чего ты добился, пропойца?» И бьюсь головой о стенку.

Он тревожным взглядом окинул зал и продолжал жалобным голосом:

– Однажды она забеременела. Ей хотелось ребенка. Но я отвел ее к бабке в поселок. Та поставила ее перед собой на колени и дала ей несколько пинков в живот. Хлынула кровь, она потеряла сознание, и ребенку – крышка.

Хозяин попытался перебить его, чтобы снова придать разговору шутливый характер, но это ему не удалось.

– Тогда я выставил ее, но она вернулась ко мне вся в слезах. Столько лет мы прожили как муж с женой, вот я и размяк. Сказал ей: «Ступай, глупая, поищи другого, пока ты еще чего-то стоишь». А сам растаял. И, дурак, опять принял ее. Прошел еще год. Что изменилось? Снова беременность, пинки, кровь. Опять выгоняю ее. И говорю самому себе: «Если она, гадюка, снова проймет тебя плачем, значит, ты не мужчина». Приходила она ко мне, и не раз приходила, подлая. И стоило мне ее увидеть, как я таял. Как-то раз набросился я на нее, бил по лицу, по голове, рвал на ней платье. Слова не обронила. Ни словечка. Еще минуту – и я упал бы к ней в ноги, целовал бы ее. Но я схватил ее за горло: «Не смей появляться здесь, гадюка, а то я руки на себя наложу». Она сжалилась надо мной, и больше я ее в глаза не видел.

– Во всем ты, дурак, сам виноват. Если бы не был пьяницей, имел бы теперь свой угол.

Грузчик печально покачал головой.

– Если б я не был пьяницей! Разве в этом дело, толстяк?

– Ну брось, у каждого человека свое счастье, и написано оно у него на лбу, – заметил многозначительно официант.

– Нет, дорогой, сильно ошибаешься. Счастье человека написано на его руках и в голове, – глубокомысленно изрек хозяин.

Грузчик почесал ногу о ногу. Его желтые заплывшие глаза с презрением остановились на пузатом хозяине.

– Может, еще скажешь, что благодаря своей голове и рукам заполучил ты этот ресторан?

– Нет, его открыла для меня моя тетка, хромая! – закричал возбужденно хозяин. – А сам-то я пришел босиком в Афины… Знаешь, сколько лет я был мальчиком на побегушках и спал в прачечной у дяди?

Ему, видно, нравилось рассказывать свою историю. Он встал посредине зала, выпятив толстый живот, и не позволил никому перебивать себя: он разглагольствовал даже о своем ревматизме – «боевом ранении», как он выразился, полученном им на тяжелой работе.

– Да, своего счастья я добился собственными руками и головой, – прибавил он, бросив торжествующий взгляд на официанта и Клеархоса.

Но захмелевший грузчик решил возразить.

– Загибаешь, – пробурчал он. – Впрочем, мне наплевать на тебя. И на твоих учителей, что выучили тебя такой грамоте, мне тоже наплевать.

Несколько раз он повторял одно и то же. Бормотал еще что-то, пытаясь выразить образно свою мысль: длиннющие очереди голодающих, дескать, выстраиваются перед рестораном. Для большей убедительности он припо «мнил какого-то Янгоса, которого подобрали замерзшим здесь на ступеньках в прошлом месяце. Язык у него за «плетался, и никто не понимал, что он хочет сказать. Грузчик опять наполнил свой стакан, выпил его залпом и попробовал собраться с мыслями. Потом он вернулся к «судье», который сидит в каждом из нас.

– Ну, видишь, что я плюю на тебя? – закончил он.

– Ты, дурень, сам не знаешь, что говоришь.

– Я не знаю, что говорю? Почему же тогда ты не возражаешь? Приходит к тебе Янгос и просит: «Ни драхмы не заработал сегодня, дай мне порцию фасоли, а то в животе бурчит». За ним тащится второй, третий. Потом еще и еще, все голодные, и все без гроша. Что ты будешь с ними делать, толстяк?