Пер Петтерсон - В Сибирь!

Поравнявшись с мореходкой, мы слышим рокот мотоцикла и различаем свет фар так далеко впереди, что еще успеваем убраться с дороги и спрятаться за кустом шиповника, которым тут все заросло. Это немецкий патруль; мы видим медленно проезжающий мимо мотоцикл, шлем седока в коляске и тупое рыльце его едва вытарчивающего автомата.

Мы сидим на корточках, пока не убеждаемся, что мотоцикл ехал один. Кругом тишина.

— Ты добежал тогда до Хирсхолмена? — спрашиваю я, озвучивая свои мысли. Он понимает меня с полуслова.

— Нет.

— Слишком далеко?

— Наверно. Но я повернул с полпути; там на льду лежала шапка, а рядом — ни души. Это было уже далеко в море, и самое неприятное, что шапка на льду была страшно похожа на мою собственную. Она так жутко и одиноко лежала среди этой белизны, что я не смог проехать дальше, хотя был в запале. Пришлось возвращаться, и всю дорогу обратно мне было чудовищно страшно. Куда страшнее, чем сейчас, — закончил он с улыбкой, и вид у него был ничуть не испуганный; я тоже не ощущала страха, только пустоту.

На подступах к гавани мы спешиваемся, и Еспер некоторое время ведет велосипед за руль, а потом прячет его в узкий зазор между домами на Фискерклунген.

— Утром заберешь, — говорит он тихо.

Я засовываю фотографию под мышку, а одежду оставляю под сиденьем, и мы спускаемся мимо окраинных домов к северному причалу с темными иглами фонарей; все окна чернеют маскировочными гардинами, нигде ни полоски света, хотя мы еще, можно сказать, в городе. Вот уже три года с десяти до утра — комендантский час, я впервые нарушаю его, и у меня возникает странное чувство: будто все мне по плечу, но это "все" вряд ли стоит выеденного яйца.

От Фискерклунген мы идем вдоль моря до маленькой бухточки, в которую упирается гряда плотно составленных валунов, образующих наружную сторону северного волнореза, за которыми по всей его длине тянутся воздухозаборники, а уж за ними со стороны порта идет нормальная дорога к маяку. Но он не зажжен, темно, и трудно балансировать на черных валунах, поэтому я то и дело наклоняюсь вперед и взмахиваю руками, всякий раз боясь грохнуться на мокрых камнях и разбить фотографию или сломать ногу. Мы вынуждены пробираться по валунам, потому что на другой стороне мола торчит постовой в будке. Мимо него нам не проскочить, утверждает Еспер. Он двигается прямо передо мной и все время свистящим шепотом поучает, как идти. Я не на его волне, к тому же в голове гудит, и я не могу унять этот гул, поэтому мне приходится ужасно напрягаться, чтобы услышать Еспера.

— Еще метров двадцать, — шепчет он. Я киваю, но он этого не видит; чуть погодя он карабкается наверх под сенью воздухозаборника, встает на гребне и смотрит вниз.

— Давай сюда! — машет он мне рукой. Я лезу к нему на кручу. И тоже вижу темный и тихий порт. На той стороне гавани — массивное и тяжелое здание гребного клуба, в котором Еспер на паях с приятелями держит байдарку, а прямо под нами — плавучая пристань. К дальней короткой ее стороне пришвартована едва видимая отсюда небольшая моторка. Около нее движутся несколько теней; одна фигура сгибается и передает вниз в темноту нечто, похожее на чемодан, но кто его принимает, мне не видно.

Мы перебираемся через воздухозаборник и по каменистой тропке скатываемся на причал. Я боюсь, что скрип досок раздастся в ночи оглушительно громко. Но нет; тем не менее суетящиеся возле лодки при звуке наших шагов цепенеют, а один из них вполголоса чертыхается, но Еспер машет им рукой, и они сразу узнают его. Не скажу, как я себе все это представляла, но, когда мы подходим к лодке, там оказывается дядя Нильс; он с ходу накидывается на Еспера:

— Ты сдурел нас так пугать? Мы ждали одного человека! — На меня он не смотрит и выглядит встревоженным.

— Прости, я об этом не подумал, — тихо оправдывается Еспер. Дядя Нильс поворачивается к человеку, похожему на рыбака: на нем синий вязаный свитер и такая же шапка, он долговязый и злобный, и дядя Нильс говорит ему:

— Все в порядке.

Но рыбак не унимается. Меня он тоже не замечает, а наседает на Еспера:

— Ничего не в порядке. Это что еще за довесок?

— Это моя сестра, — отвечает Еспер срывающимся голосом.

— И она едет? Уговору не было!

Я почему-то дышу как паровоз, внутри все дрожит, саднит рана на щеке. На меня теперь смотрят все. Дядя Нильс, рыбак и остальные; это, похоже, семья. Они молча выходят из тени, и я вижу, что это Рубен и его родители с сестрой; Рубен улыбается мне. Но он меня нисколько не волнует, волнует меня Еспер. Я задерживаю дыхание и сжимаю кулаки. Еспер оборачивается и тоже смотрит на меня, он криво улыбается, а потом серьезно говорит: