Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

Что не пронесет, он понял, когда часа два спустя в комнате появилось новое лицо, хотя уже и знакомое, — тот самый гражданский, что сидел у дальней стены в забранной решеткой выгородке дежурного. Он вошел — старлей с лейтенантом тотчас вскочили со своих мест, замерев в выжидательных позах. Вошедший молча кивнул им, совершил в воздухе движение рукой — как смёл что-то невидимое с невидимого, и старлей с лейтенантом, также не произнеся ни слова, гуськом двинулись к выходу из комнаты. Это заберите, с пренебрежением поведя рукой над разложенными на столе Лёнчиковыми вещами, проговорил вошедший, беря, однако, со стола папку, — и тут Лёнчику стало ясно все. И почему в троллейбусе оказались эти «типы», и почему так себя вели. И почему там оказался милиционер в форме. И почему обвинили в хулиганстве его, а не «типов». И почему старлей с лейтенантом, таская его в зубах целых два часа, даже не притронулись к папке. Папка была не их добычей.

— Что, допрыгался?! — с каким-то злорадным ликованием вопросил гражданский, когда они остались с Лёнчиком в комнате вдвоем. Опустил на стол перед собой папку и принялся развязывать схватывающие ее тесемки. Развязал, раскрыл, достал изнутри папиросные листы самиздата. — Ай-я-яй! Так все было хорошо в жизни: армия, институт, диплом на подходе — и на тебе: антисоветская агитация и пропаганда! Статья семидесятая УК РСФСР. Лишение свободы до семи лет, после чего — ссылка до пяти.

Он был старше Лёнчика совсем немного, лет на пять-шесть, но все в нем: холодно-насмешливый взгляд, повелительная мимика и даже двубортный костюм из темно-синего, в рубчатую полоску дорогого сукна — так и заявляло о его принадлежности к жизни, где все пронизано государственной важностью и ответственностью, все всерьез и за любую ошибку или промах — неминуемая расплата.

— Кого я агитировал. Никого я не агитировал, — произнес Лёнчик, отвечая своему визави. Жутко было — невероятно. Но вместе с тем жарко жгло огнем любопытства, смотрел на себя как со стороны, и хотелось увидеть у поднесенной к твоим губам чаши с цикутой дно — выпил Сократ, выпей и ты.

— Ладно дурака-то играть, — строжея, сказал визави Лёнчика. Он был в гражданском, но несомненно со званием, и какое оно у него было? Лёнчик почему-то решил — майор. — Будешь себя правильно вести, можно будет не только без ссылки, но и без лишения свободы. — Он покачал на руке стопку папиросных листов. — Откуда у тебя, советского студента, комсомольца, бывшего воина Советской армии, эта дрянь?

— Что вы имеете в виду — «правильно»? — обмирая от собственной наглости, спросил Лёнчик.

«Майор», глядя на него своим построжевшим, но все равно насмешливым взглядом, опустил самиздатовскую стопку на стол перед собой и откинулся на спинку стула. Словно бы лег на нем.

— Я уже сказал, — уронил он затем. — Откуда у тебя эта дрянь? От кого к тебе притекло?

Он предлагал, чтобы Лёнчик спас себя, продав других!

— Если я скажу, что нашел на подоконнике в институте, — все так же поражаясь тому, что говорит, но не видя для себя другой возможности, проговорил Лёнчик, — вы ведь не поверите?

— Естественно, — согласился «майор».

— Но это так на самом деле и было, — завершил свой ответ Лёнчик.

«Майор» выпрямился и сел на стуле в рост.

— Шутки решил шутить? Это пожалуйста! Шути, пока позволяют. Пока! — надавил он голосом. — Институт ведь, наверно, хочешь закончить? — спросил он затем.

Лёнчика заткнуло. Было ощущение, «майор» резким рывком подвел его к пропасти — адской бездной пахнуло оттуда — и указал, куда он должен сверзиться.

— Ну?! — потребовал между тем ответа «майор». — Хочешь? Что молчишь?

— Хочу, конечно, — коротко сказал Лёнчик.

— Конечно! — как эхом, тотчас отозвался «майор». — А ведь может и не получиться. И на работу… кому нужен без диплома, когда с дипломом вокруг как собак нерезаных!

— В дворники можно пойти, — неожиданно для него самого выскочило из Лёнчика.

— В дворники? — переспросил «майор». — Можно. Только для этого еще нужно быть на свободе. До семи лет и пять ссылки — забыл?

Было немного за полдень, около часу дня, когда Лёнчик вышел из института. Когда его выпустили из отделения милиции, время подходило к девяти вечера, совсем темно, — наверное, Вета дома уже сошла с ума, разыскивая его по всем знакомым и незнакомым. Трубку, когда он позвонил с таксофона на углу Горького и Большой Бронной, снял тесть.

— Ты где, мерзавец?! — заорал он, только услышав голос Лёнчика. — Гуляешь…