Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— Я думала — почему же не дать, — не дождавшись его ответа, продолжила Вета. — Раз он твой друг… Ты ведь говорил, у него отец еврей?

— Еврей. В Израиле, — подтвердил Лёнчик.

— Тем более в Израиле! — воскликнула Вета. — А евреи сейчас все критически настроены, кого ни возьми. Если еврей — то безопасно.

Не оставалось ничего другого, как согласиться с ней. Иначе их разговору не было бы конца.

— Да конечно. Безопасно, — сказал он. — Я просто хотел, чтобы на будущее… В будущем ты все же со мной советуйся.

— Договорились, — с видом покорной жены ответила ему Вета.

Она закончила приводить комнату в порядок, и сын был ее материнской властью взят из рук Лёнчика и отправлен обратно в манеж.

— Делу — время, потехе — час, — посмеиваясь, возгласила она. — Будем мыться-стричься-бриться.

Лёнчик обнял Вету и тесно прижал к себе. О, он жутко любил ее, жутко, жутко, он теперь точно знал это.

— Рано ему еще стричься-бриться! — произнес он, вдыхая ее ясный молочный запах и чувствуя, как стискиваются зубы.

— Рано? — пропела-просмеялась Вета, с ловкостью выворачиваясь из его рук. — Тогда только мыться. Иди готовь ванночку, будем купать, пора уже спать твоему сыну.

Перед тем как уйти из института, по пути к раздевалке Лёнчик остановился в коридоре возле доски, на которой вывешивались публикации студентов и сотрудников института. Пробежался глазами по прикнопленным к ней газетно-журнальным вырезкам — и, наверно, впервые не испытал ощущения уязвленности, что за все время учебы в институте ему не довелось появиться на этой доске ни разу. Теперь эта доска, можно сказать, не имела к нему отношения. Руководитель семинара, несколько месяцев подряд беспощадно заворачивавший ему диплом на переработку, сегодня наконец утвердил последний вариант, теперь оставалось только заново все перепечатать, переплести, а уж чтобы оппоненты зарубили — о таком Лёнчик не слышал. Не диссертация все-таки, обычный диплом.

Одевшись в раздевалке и выйдя на крыльцо, Лёнчик снова остановился. День стоял пронзительно-солнечный, небо слепило сияющей синевой, напоенный истаивающей снежной влагой жарко-прохладный воздух, казалось, имел крепость спирта. Снег в сквере перед зданием института почти сошел, и стоящий посередине его памятник Герцену словно подрос в вышину, снова был центром двора, его организующей точкой, символом этого места. Чудесный, восхитительный, несказанный был день. Лёнчик давно не помнил такого дня. В нем все пело. Когда-то, без малого пять лет назад, сдав вступительные экзамены, он томился около памятника ожиданием — примут, не примут, — и вот институт подходил к концу, было ощущение — стоял не на институтском крыльце, а в преддверии новой, полной свободы бесподобной жизни, осталось лишь распахнуть эту дверь, перед которой стоял.

К крыльцу мягко-плывущей стариковской походкой подошел читавший у Лёнчика прошлый год спецкурс по Достоевскому участник Гражданской войны, выпускник Института красной профессуры Валерий Яковлевич Кирпотин. Все студенты для него были, кажется, на одно лицо, но Лёнчик с ним раза два спорил, чему Кирпотин странным образом оказался рад и после того стал отличать Лёнчика от других.

— Жизнь прекрасна? — с улыбкой спросил он еще снизу, прежде чем Лёнчик успел с ним поздороваться.

— Да так, ничего себе, — отозвался Лёнчик, спускаясь с крыльца и здороваясь.

— Жизнь разная, — словно не удовлетворившись его ответом, все так же с улыбкой проговорил Кирпотин. — Но в такой день кажется, что она прекрасна.

— Да, день что надо, — подтвердил Лёнчик. Он подождал у крыльца, не продолжит ли профессор этот разговор, но Кирпотин, ступив на крыльцо, последовал своим путем дальше, и Лёнчик двинулся вдоль пробуждающегося от зимы сквера к воротам глядящей на бульвар чугунной ограды.

Таксофонная будка сразу за воротами на углу желтого флигеля, где размещалась приемная комиссия и Высшие литературные курсы, была свободна. Лёнчик достал из кармана пальто приготовленную двухкопеечную монету, зашел в будку и, опустив двушку в прорезь автомата, набрал номер Викиного телефона в гостинице. Точное время, когда освободится, Лёнчик не знал, и они договорились с Викой, что, как освободится, звонит ему по телефону, а Вика будет сидеть в номере и ждать его звонка.

Вика ждал.

— Привет, спускаюсь на улицу, встречаемся у входа в гостиницу, — объявил он.

— Да мне еще нужно дойти, — сказал Лёнчик. — Минут через пять-семь.