Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

Молчать дальше было нельзя.

— Отпусти, — пошевелил он взятой в захват рукой, посмотрел на того, что сжимал запястье. — Как заплачу, если держишь?

— А поможем, — с радостной, словно бы дружеской улыбкой воскликнул тот, что называл Лёнчика «падлой». — Денежку достать? Поможем!

Лёнчик почувствовал, как пола пальто откинулась, пальцы «падлы» зашарили по ляжке, отыскивая брючный карман, — и его сорвало с якоря. Крутящим движением он выдрал из захвата руку, схватил шарящую по ляжке чужую руку, заломил, освобождаясь от нее, «падле» палец. Папка с дипломом выпала из-под мышки и с глухим стуком ударилась о пол. Лёнчик ринулся к задней двери, но тот, что держал за запястье, схватив за борта пальто, не дал ему сделать и шага, а «падла», оказавшийся за спиной, обхватил его сзади руками, сковав кольцом, и прогорланил:

— Дерется! Он дерется!

Троллейбус между тем промчал мимо памятника Пушкину, пересек узкий рукав Большого Путинковского переулка. Люди на ближайших сиденьях вскочили и, толпясь, ринулись в глубь салона. Лёнчик, пытаясь вырваться из объятий «падлы», толкнул грудью того, что держал за борта пальто, в надежде сбить его с ног, но толчок оказался слишком слаб.

Из глубины салона сквозь запрудившую проход толпу, навстречу ее течению, пробивался человек в милицейской форме.

— Держать буяна! Держать буяна! — кричал он. — Сейчас живо!.. Держите его!

Троллейбус подкатил к остановке и встал. Заскрипели, расходясь, створки дверей. Милиционер с погонами старшего лейтенанта на плечах пробился к Лёнчику и крепко схватил его за рукав.

— Пройдемте! — подтолкнул он Лёнчика к выходу. — Пройдемте.

— Вы что! — пытаясь высвободиться из его рук, и — безуспешно, воскликнул Лёнчик. — Это не я, это на меня!

— Разберемся! Сейчас разберемся! Выйдем, говорю! — снова подтолкнул его к выходу старлей-милиционер.

— А и выйдем! Чего не выйти! Конечно выйдем! — приговаривали «падла» со спутником, удивительным образом в один миг приобретшие вполне благопристойные манеры.

Они, только старлей-милиционер приблизился, отпустили Лёнчика, и его теперь держал лишь он один.

— Выйдем, хорошо, — согласился Лёнчик. Делать было нечего, следовало подчиниться. А там, на улице, и разбираться.

С улицы по ступеням в троллейбус поднимались люди. Старлей-милиционер, ведя Лёнчика к двери, повелел: «Спуститься всем, очистить проход!» — и входившие, не протестуя, тотчас ссыпались вниз.

Уже сойдя на землю, Лёнчик вспомнил о папке с дипломом. А и не только с дипломом, ударило его.

— У меня там… — дернулся Лёнчик обратно — и остановился. Его папка была в руках у одного из этих типов, что пристали к нему в троллейбусе, того, что «падла». Он держал ее с таким видом, словно папка принадлежала ему.

— Дай сюда, — потянулся свободной рукой Лёнчик за папкой, но «падла», вскинув папку вверх, не дал ему дотронуться до нее.

— А ну-ка отними! — проговорил он игривым тоном, откровенно намекая на известную картину из учебника «Родной речи».

— Разберемся! Разберемся! — повторил старлей-милиционер. — Сейчас пройдем в отделение — и разберемся!

— Пройдем! Пожалуйста! — снова с непонятной готовностью согласились типы.

Потом Лёнчику мнилось иногда, что в тот миг он и почувствовал неладное. Но нет, ничего он на самом деле не почувствовал. Он был как в угаре. Он весь пылал. У него была температура сорок — что можно соображать с такой температурой? Конечно, ему показалось странным, что эти приставшие к нему типы вдруг сами, собственной волей, даже и с охотой пошли в милицию и «падла» еще так угодливо нес его папку, но связать все происшедшее воедино — этого он тогда не сумел. Да если бы и сумел?

Отделение милиции оказалось рядом, на другой стороне Горького, во дворе дома, где находилось кафе «Молодежное». И Лёнчика там уже ждали. Но понял он это только позднее, раз за разом, бессчетно перебирая детали того события. Они один за другим, все четверо, вошли внутрь, и дежурный капитан за зарешеченным окошком, тотчас поднялся там со своего места и, глядя на Лёнчика (именно на него!), протянул с удовлетворением в голосе: «Ага!» За спиной у него, у дальней стены, сидел некто в гражданском, он, как сидел, так и остался сидеть, но во взгляде, каким он смотрел на Лёнчика, играло то же удовлетворение, что в голосе дежурного.

Дальнейшее потом всегда представало в сознании Лёнчика как что-то ирреальное, бывшее не с ним. Его допрашивали появившийся откуда-то лейтенант с голубым ромбиком МГУ на кителе и тот самый старший лейтенант из троллейбуса, но старший лейтенант при этом был еще кем-то вроде свидетеля, и по его показаниям выходило, что это Лёнчик приставал к тем двоим, и о том же говорили живо появившиеся рукописные заявления самих «типов»: лез к ним, не давал заплатить за проезд, задирался. «Я? На них? — изумлялся Лёнчик. — Я что, больной — одному на двоих?» — «Вот в этом и вопрос», — отвечал ему лейтенант с ромбиком. Часы с руки, кошелек, паспорт, ключи — все из карманов у Лёнчика было выложено на стол перед ними, а рядом лежала завязанная на тесемки папка с дипломом. С дипломом и рукописями на папиросной бумаге. Может быть, они ее не откроют, а откроют, так не поймут, что это, билась в Лёнчике надежда. Может, еще пронесет?