Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— Батя? — переспросил Лёнчик. — Отец, в смысле? — «Батями» в армии многие называли командиров частей.

— Отец, отец, — подтвердил Жёлудев. — Он у меня не последний человек в Генеральном штабе, будет закон — поможет.

Кто у Жёлудева отец в Генеральном штабе, Лёнчик не спросил. Ему это было все равно. Ну не последний и не последний.

— Нет, можно было дембельнуться — и ты не стал? — у него не укладывалось подобное в голове.

Улыбка, скрыто игравшая у Жёлудева в углах губ, сделалась явной.

— Демобилизуюсь, и что? На гражданке тоже карьеру какую-то нужно делать.

— Ну, карьеру! — у Лёнчика такого слова даже не было в лексиконе. — При чем здесь карьера? Просто живи.

— Просто мухи живут, — произнесенная фраза доставила Жёлудеву удовольствие, он похмыкал, словно бы незримо полюбовался ею. — Маркс открыл, человек — это общественное животное. А общество что? Система. Закончу Школу — буду в системе КГБ.

— И что, чем это хорошо?

— Как чем? — Жёлудев посмотрел на Лёнчика с удивлением. — Не понимаешь, что ли? КГБ — это такая система… попал в нее — все, жизнь сделана. Это все равно как раньше, при царе, к аристократии принадлежать. Ты наверху, в силе, и тебе никогда пропасть не дадут, все твои проблемы, если что, помогут разрешить. Не понимаешь?

— Почему не понимаю, — Лёнчику вспомнился Вика, то, что Вика рассказывал об отце, о собственных встречах с людьми из этой организации. — Но три года срочной…

— А может, два! — снова с улыбкой воскликнул Жёлудев.

Они подошли к столовой, на том их разговор закончился, и больше они к нему не возвращались.

Жёлудева определили во взвод, где замкомвзвода был Жунас, но отделения под команду не дали, поставив его на штатную должность переводчика с вольным распорядком дня, и он вышел сам себе командир: никаких дежурств через каждые двенадцать часов, вставать среди ночи, тащиться на ватных ногах в техздание, сидеть там в обруче наушников, перехватывая американские шифровки, только ходить со своим взводом по положенным дням в наряд — и все. У него, оказывается, был отличный английский, он переводил перехваченные тексты с лету, не прибегая ни к каким словарям, — чего не мог в части никто из переводчиков офицеров. «А что ж ты думал, — с довольством сказал он, когда Лёнчик высказал ему свое восхищение, — я же не в МГУ каком-нибудь язык брал». — «Что, неужели в МГУ плохо языкам учат?» — неверяще спросил Лёнчик. Жёлудев, смеясь своими желтовато-зелеными глазами, отрицательно покачал головой: «Во всем Советском Союзе два места, где языкам учат по-настоящему: Школа КГБ и МГИМО, больше нигде. Ну, наверно, еще Институт восточных языков. Во всех остальных — так, твоя-моя понимэ, читать и переводить со словарем».

Сигнал «minimize» принял земляк Лёнчика Серега Афанасьев. Переданное в радиограммах слово это означало расчистку всех радиосетей для передачи более важного сообщения. Более важное сообщение могло быть только одно: о «часе R». А «час R» — так по принятым в американской армии кодам обозначалось начало войны. Последний раз сигнал «mininize» звучал в эфире в октябре 1962-го. Призыв Лёнчика начинал служить с ребятами, которые просидели весь Карибский кризис на боевых постах, и рассказы о тех днях были получены из первых рук. Особенно запомнилась история о сержанте, первым перехватившем радиограмму с этим сигналом: когда он, отнеся бланк радиограммы дежурному по смене, снял пилотку, полголовы у него было седой.

И вот сигнал снова прозвучал в эфире. Афанасьев сидел на прослушке частот дипломатических миссий в Анкаре. «Minimize» по дипломатическим каналам — это было странно, но, с другой стороны, почему нет? Тем более что частота принадлежала хотя и не американцам, однако же их союзникам британцам, стратегические бомбардировщики которых с ядерными бомбами на борту денно и нощно барражировали над Северным морем, чтобы, получив приказ, немедленно направиться в сторону Советского Союза. О сигнале следовало сообщить оперативному дежурному немедленно, и Афанасьев с белыми от осознания того, что перехватил, вылезшими из орбит глазами, записав на бланк выхваченный из эфира текст, отнес бланк дежурившему старшему лейтенанту в телетайпный зал. Старлей, матерясь, составил донесение о грозном радиоперехвате в разведотдел округа, и радисты по ЗАСу — засекреченной аппаратуре связи — тут же передали его в Ленинград.

Через десяток минут стратегическая авиация округа, дежурившая в пятиминутной готовности к взлету на военных аэродромах, с такими же ядерными бомбами на борту, как у самолетов Британского авиакомандования, поднялась в воздух и пошла набирать высоту, чтобы лечь на боевой курс. Сургуч на секретных пакетах с целями бомбардировки был сломан, пакеты вскрыты. Однако спустя еще десяток минут авиация получила приказ садиться: стоявшая в Пушкине часть КГБ, дублирующая работу их части, прохождения страшного сигнала не подтвердила.