Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

Рота, строиться на вечернюю прогулку, крикнул дежурный.

Кутнер, вместо того чтобы, как обычно, ждать перед строем доклад дежурного, что рота построена, сам встал в строй. А перед строем, выйдя из канцелярии, выстроился в шеренгу весь командный состав во главе с Портновым. И команду «Равняйсь! Смирна-а!» отдал вместо дежурного замполит Правдин.

Вольно, разрешил Портнов. «Рота, вольно!» — отдал команду Правдин.

Медленно, словно пересчитывая стоящих в строю, Портнов прошелся взглядом по каждому. И хотя вроде бы Лёнчику ничего не грозило, ему стало не по себе от взгляда Портнова: по-рачьи красные, словно воспаленные глаза командира роты обещали такую грозу — позавидуешь тем, кто ушел в ночь на смену и сидел сейчас на постах. Смятые в туго перевитую веревку губы майора были сжаты так — казалось, треснут от напряжения.

Но они не треснули, они наконец разомкнулись. И с небес на землю рухнули огненные стрелы:

— Всем известно, какой позор обрушился сегодня на наше подразделение?! Позор на всю часть! Позор на весь разведотдел! На весь округ! Сам начальник отдела прибыл разбираться! Стратегическую авиацию в воздух поднять, на каждом бомбардировщике по несколько ядерных зарядов — это вы дырявыми башками своими соображаете, что такое?! Ядерная война! Мы их, они нас, от нас бы с вами уже один пепел веял! От всех! — майор смолк, свив губы прежней бечевкой, но тут же эта бечевка снова пришла в движение: — Кто служит в моем подразделении третий и второй год, тот меня знает! Кто первый год, тому предстоит. У меня спуску не будет! Разболтались! Бардак в подразделении! И если б еще служащий первого года! Нет, старослужащий! Какой пример молодым?! Вам рубежи Родины доверили защищать, такую дорогую аппаратуру в руки дали, лучшие умы страны ее создавали, и что?! Поподнимали уважаемых людей среди ночи с постелей! Будете теперь, старые, молодые — все, каждую свободную минуту в учебных комнатах сидеть, заново свой класс подтверждать! Пахать будете день и ночь! День и ночь! — он вновь смолк, словно задохнувшись от клокотавшего в нем гнева. А когда продолжил, раскаты грома и молнии в его голосе словно отодвинулись к горизонту, оставив над головой хлещущий изо всей силы ливень: — Благодарите за это вашего товарища. Товарищ постарался. Ножницами решил поработать… портной. Рота, равняйсь! Смирна-а! — отдал команду Портнов. И когда строй, мгновенно подобравшись, застыл в напряженной неподвижности, приказал: — Рядовой Афанасьев, выйти из строя!

Афанасьев со своим черным, обуглившимся лицом сделал из строя два шага, повернулся к строю и застыл. Портнов поднес руку с вытянутыми сомкнутыми пальцами к виску:

— Рядовой Афанасьев, от имени начальника разведотдела округа объявляю вам пятнадцать суток гауптвахты!

Пятнадцать суток гауптвахты — это было на всю катушку. Больше согласно Устава внутренней и гарнизонной службы дать не мог никто. Даже министр обороны.

Есть пятнадцать суток гауптвахты, следовало ответить Афанасьеву, после чего Портнов отправил бы его обратно в строй, и гроза откатилась бы за горизонт окончательно. Но Афанасьева, должно быть, переклинило. Вместо того чтобы покорно принять объявленное наказание, он вдруг, мрачно глядя в пространство перед собой, произнес:

— При чем здесь вообще я? Я виноват, что магнитофоны рвут? И клея нет. А этим ацетоном… Мне благодарность нужно объявить, а не гауптвахту.

— Отставить, рядовой Афанасьев! — гроза от горизонта мгновенно вернулась обратно, сверкнуло и громыхнуло так, что в глазах встала тьма и заложило до глухоты уши. — Вы что себе позволяете? Понимаете, что несете?!

— Я все понимаю, это вы ничего не понимаете, — с прежней мрачностью проговорил Афанасьев.

Он вообще и в повседневной жизни был таким угрюмоватым, весь обращенный внутрь себя, ни с кем особо не сближался, как бы говоря своим видом: я сам по себе, не трогайте меня, когда надо будет, я к вам обращусь.

— Та-ак, — протянул Портнов. — Пререкаетесь! Вы понимаете, что вам грозит за пререкания, рядовой Афанасьев?

Теперь Афанасьев не ответил. Стоял, смотрел, словно перед ним была не пустота, воздушное пространство, не имеющее в себе опоры глазу, а что-то совершенно отчетливое для его взгляда, и то, что видел, не видимое больше никем, велело ему молчать.

— Я вам приказываю отвечать, рядовой Афанасьев! — неожиданно спокойным голосом, даже с некой умиротворенностью произнес Портнов — бушевавшая гроза враз стихла, небо прояснилось, ударило пронзительными лучами солнце.