Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

Небольшое кафе. Готическим шрифтом было написано «CASSEL». Бен подошел ближе. Сбоку от стеклянной двери под вывеской красовалось объявление. На самом верху выделялись ярко-красные иероглифы, которые привлекли внимание Бена отнюдь не своим каллиграфическим мастерством: «15 тысяч иен в месяц».

Бен прошелся туда-сюда, осмотрел прилегающие улицы и снова вернулся к «CASSEL», когда совсем рассвело. Он еще постоял в нерешительности на дороге, потом надпись «15 тысяч иен в месяц» придала ему мужества, и он толкнул стеклянную дверь. В глаза бросились огромные люстры на первом этаже и на площадке второго этажа. Ему вдруг вспомнился вестибюль консульства. Правда, там люстры были хрустальные, прозрачные, а здесь — пластмассовые, молочного цвета. Лампочки в них были потушены. Через стеклянную дверь внутрь кафе проникали утренние лучи. Справа у входа у кассового аппарата сидел мужчина средних лет и складывал чеки. Висевший на стене динамик молчал. Все посетители и обслуга уже ушли, кроме Бена и мужчины в кафе никого не было. Мужчина у кассы выглядел несколько моложе отца Бена.

Бен сделал несколько шагов вперед и поклонился. Он встал перед мужчиной, заслонив луч света, и открыл было рот, но мужчина поспешно сгреб чеки и замахал руками, давая понять, что кафе закрыто.

Бен отступил на шаг. Он вдруг почувствовал, как в нем забурлили, просясь наружу, японские слова.

— Я… Это… — выдавил он первый звук.

На длинном, табачного цвета лице мужчины мелькнуло удивление. Не дожидаясь, пока оно распространится на всю физиономию, начиная со лба до поросшего редкой щетиной подбородка, Бен выпалил всю фразу до конца:

— …тут прочел объявление о приеме на работу…

В наступившей тишине голос его словно отразился от люстры и рассыпался на множество мелких звуков.

Но мужчина как будто уже не слышал того, что последовало за первым звуком «я». На лице его застыла маска удивления. Потом удивление переросло в замешательство. Неуверенно — так, что Бен даже не понял, сердится тот или заискивает, — мужчина произнес на ломаном английском:

— Закривать, закривать! — и замахал, как ветряная мельница, руками, как будто хотел убрать Бена с глаз долой.

— Но я хочу здесь работать! — бессильно прошептал Бен. Однако пока он заканчивал японскую фразу, в голове уже сложилась фраза из английского перевода романа про юношу-заику: «Слишком поздно!» Слишком поздно. Сильно сомневаясь, что мужчина вообще слышит хоть что-то из того, что он говорит, Бен тем не менее пробормотал по-японски: «Извините за беспокойство», — и смущенно попятился к двери.

Видя, что Бен наконец отошел от кассы, мужчина вздохнул с облегчением и опустил руки.

Когда Бен подошел к стеклянной двери, мужчина вдруг вскочил и поклонился. Он был намного старше Бена, но поклонился низко-низко и сказал, исторгая из глотки английские звуки:

— Супасибо!

Бен повернулся и толкнул стеклянную дверь.

Сзади доносилось распевное, как заклинание:

— О-о, супасибо, супасибо! Кэннеди, ах нет, гудбай!

Выйдя из кафе, Бен опять попал на боковую улочку. С площади струился утренний свет, слышался скрип отпираемых ставен. У салона видеоигр стояли двое парней. Они отпирали замки. Похоже, того же возраста, что и Бен, — вероятно, работники магазина. При виде застывшего, словно статуя, Бена парни разинули рты и, бросив работу, принялись пялиться на него. Это неожиданно разозлило Бена, хотя еще вчера он бы и внимания не обратил. Он угрюмо побрел вперед, к трамвайным путям.

Обследовав карманы, он обнаружил три разные по величине банкноты. До вчерашнего вечера там еще лежало выданное посольством удостоверение личности, которое отец с иронией величал «свидетельством экстерриториальной неприкосновенности». В карманах каталось еще несколько холодных на ощупь монеток. Среди них было несколько тоненьких, с дырочкой посередине.

Наступая ногой на каждую плитку мостовой, словно ощупывая поверхность под ногами, Бен раздумывал, а не вернуться ли ему обратно в консульство.

Но консульство — это дом отца. Отца, его жены и их черноволосого сына — сводного брата Бена. Еще до побега Бен неоднократно позволял себе являться домой от Андо после ужина, когда вся семья уже встала из-за стола. В таких случаях отец грозился отправить его обратно в Вирджинию, к матери. Он никогда не упускал случая объяснить Бену его статус. «Dependant», говорил он, — это всего лишь иждивенец. Это совсем не то, что «INDEPENDANT» — независимый человек. Иными словами отец обладал властью и правом в любую минуту вышвырнуть Бена вон из Японии. Отец был родом из Бруклина и в такие минуты любил переходить на южный диалект. «Black you like a bad leaf!» — гремел он: «Я стряхну тебя, как гнилой лист с ветки!»