Дмитрий Липскеров - Мясо снегиря (гептамерон)

Она была прозрачна, словно была не из плоти и крови. Волосы подобраны, крохотная родинка на великолепной шее… Она молчала, совсем не слушая, о чем говорят мужчины. Ее полная высокая грудь дышала молодостью, а синие глаза смотрели на мир сентиментально и романтически грустно…

Мой друг представил меня. Седовласый мужчина оказался его дядей, а, следовательно, она — двоюродной сестрой.

Я чувствовал себя, как чувствовал бы себя Данко, которому кардиохирурги вставили обратно сердце. Да плевать, что я раздолбай, плевать вообще на актерскую профессию, когда передо мною сидело самое великое Божественное чудо — Женщина…

Мы выпили немножко, я не отводил от нее взгляда, в ее грустные глаза входила моя душа, а ее душа встречала.

А потом я вышел из-за стола и перешел в маленькую комнатку, перпендикулярную обеденной, где уселся на топчан. Так получилось, что я наблюдал только ее, сидящую с края, остальные персонажи были сокрыты стеной. Я продолжал плавать в морях ее глаз, она не возражала, а потом я неожиданно для самого себя мотнул головой, мол, иди сюда!.. Замер от ужаса и собственной наглости…

Она поднялась из-за стола, прошлась по комнате, разглядывая фотографии, а потом, будто невзначай, шагнула ко мне…

Господи, как мы целовались!.. Боже, я никогда не мог предположить, сколько волшебного нектара в женских устах сокрыто, сколь множество сил спрятано в дерзком язычке, нежности в зубках, вдруг укусивших меня за мочку уха…

Сознание отключилось…

А потом она вдруг поднялась с топчана и сказала:

— Да, папа!

Видимо, седовласый ее окликнул. Она вернулась в обеденную.

— Пора, дочка! Нам еще билеты покупать!

Обмирая от ужаса предстоящей потери, я узнал, что родственники моего друга проживают в Новосибирске и сегодня в ночь уезжают домой…

Мои глаза были наполнены слезами. Душа сжалась, когда мы вежливо прощались с гостями. За несостоявшимся счастьем закрылась дверь…

Дьявол так часто шутит — поманит сладким, а конфетка ядовита…

— Выпьем? — предложил скрипач, когда двери парадного грохнули.

Я выпил стакан, сказал другу «извини» и почти бросился на улицу, подставив лицо холодному ветру.

Где я шлялся до ночи, одному Богу известно.

Холодный и несчастный, я поднимался по лестнице к квартире моего друга лишь с одним желанием — напиться до потери сознания.

Я грубо толкнул дверь плечом, так что косяк хрустнул и… вновь ослеп…

Она сидела за столом, все на том же месте, только вот мой друг был мертвецки пьян, и косматая башка его лежала мертвой на столе.

— Я завтра, самолетом! — пояснила она и опустила глаза.

Господи! Более в жизни я не испытывал такого крайнего счастья, такой великой любви!

Мы любили друг друга без всякого стеснения, как будто прожили вместе долго, я беззастенчиво узнавал ее, она открывалась. Мы шептали что-то невнятное и жаркое… Все было сделано нами друг для друга, все подарено и все дары приняты. Я заснул на ее мокром горячем животе, и не случалось более счастливого прихода в сон, чем в ту ночь…

Когда я проснулся, ее не было… Подумал, что в ванной, улыбнулся радостно…

Вместо нее из туалета вышел мой друг и сообщил, что она два часа как уехала…

— Уже летит, наверное!

Много раз в жизни у меня возникало желание отыскать ее, ведь это было так просто. Но, видимо, Господь уберег меня от розысков, оставив ее самым лучшим моим воспоминанием в жизни, самой большой любовью, не подпорченной ссорами и мучительным расставанием.

Чем дольше я жил, тем больше убеждался в правильности Божьего промысла. Она, чье имя я не знал, или забыл, чье имя было совсем не важно. Она стала тем великим женским примером, эталоном, которым я всю жизнь мерил других женщин…

Вероятно, поэтому я прожил жизнь несчастливым.

Странная луна над песками. Огромная, бледная, ледяная. Кажется, что и не настоящая вовсе. И вообще, все у них там, в арабских странах, странно. И воздух сладкий, как будто арабы и занимаются только тем, что восточные сладости пекут… А потом беркут, словно истребитель, пикирует на фоне луны…

Они спали в разных постелях. Он ложился рано, а она любила поваляться, поглядывая в телевизор, только раз в полчаса глоточек шампанского, а потом пузырьки из носика лопаются… Чуть наклоня к плечу голову, лаская пепельными прядями свое плечо, она перелистывала тонкими пальчиками журнал не про что и была счастлива.

В своей спальне он представлял ее именно такой, праздной и томной, и за то любил. Казалось, что она специально принимала такие удивительные геометрические позы лежа, что ему непременно хотелось ее рисовать. Художником он не был, а потому просто любил нежно, сначала прядку убирал с плечика, затем сережку трогал на ушке… Когда понимал, что она более не перелистывает глянцы, что она замерла, вслушиваясь в арабскую ночь, он чуть заметно прикасался к ее шее губами. Он ждал, когда тело вздрогнет, когда по пряной коже побегут мурашки, и тело вздрагивало, и мурашки бежали, словно шампанского пузырьки…