Макс Гурин - Новые праздники

Но нам с Мэо было оченно хорошо в эти две недели. Мы предавались хандре и печали по поводу безвременно почившего Другого Оркестра, жрали алкоголь и купались в Адриатическом море. Такая хуйня.

У нас там даже завелись младые, осьмнадцатилетние опять же, хорватские подружки, которые сняли нас сами, прельщенные нашей попеременной игрой на гитаре. Мэо, падкий на юность, очень хотел с кем-нибудь поебстись, а я же с царящей в голове чертовой Имярек отговаривал его от активных действий, убеждая его в том, что если они этого хотят, то сами нас, а во всяком случае его, выебут и высушат — только знак подай. Но при этом я знаков не то, чтобы не подавал, а подавал совсем другие, неизменно переводя все наши вечерние посиделки в русло великосветской беседы. Мэо со своей стороны, видимо, и рад был бы подать необходимые знаки, но, похоже, комплексовал на почве ещё худшего английского, чем мой.

В последний день я попробовал было, ради Мэо, естественно, подать подобный знак, но после распития алкоголя маленькие хорватки сказали, что им нужно бежать, потому что Петре, дескать, нужно встретить ее бой-фрэнда. Я несказанно обрадовался, что никого не придется ебать, а потом мучиться, что вот как же я так изменил Имярек. Мэо же, конечно, расстроился, но оба мы взяли ещё вина и пошли на маяк. Пьяный я, конечно же, блядь, растрогался, глядя на ночное море, и сказал что-то типа того, что вот, Мэо, представляешь, а год назад я был абсолютно и совершенно счастлив. Такая хуйня. Такая, блядь, литературная конференция. Зато наконец удалось на самолете полетать. Все детство мечтал, и оказывается, знал, о чем мечтать. Самолет — это вам не хухры-мухры. Просто охуительно. На все насрать, когда в полете я. Бля. Бля. Бля.

Когда я вернулся в Москву, меня ожидало продолжение хуй знает, когда закончащейся записи девичьих песен на студии «Мизантроп», а так же вполне насыщенная работа в качестве поэта-песенника, что было очень в жилу, поскольку до срока отдачи некоего денежнего долга оставалось несколько недель. Долг был взят мной ввиду срочной покупки «горящих» клавиш «Yamaha DX 7». Я купил их ещё в августе и сразу полюбил их всей своей идиотской душой. В глубине той же идиотской души меня, конечно же, умилял тот факт, что у Имярек тоже DX 7-ая «Ямаха». Очевидно, подсознательно два этих одинаковых культовых синтезатора, имеющихся и у нее и у меня, я ассоциировал с какими-то брачными символами, наподобие обручальных колец. Мне даже, наверное, подсознательно казалось, что это все очень точно отражает самую суть нашей с Имярек ситуации, ибо в самой глубине все той ещё души я верил, что она не могла так вот взять и разлюбить меня, и скорее всего, всё у нас с ней ещё впереди. Мне хотелось верить до мозга пиписьки, что мы с ней навсегда-таки связаны узами неких брачных отношений высшего порядка, и в этой связи очень логично, что обручены мы не какими-то пошлыми кольцами, которых я уже относил к тому времени две штуки, а, блядь, синтезаторами, то бишь музыкой, каковая тоже, блядь, высшая сфера.

Где-то на рубеже хуевого девяносто шестого лета и неизвестно ещё какой осени, на которую возлагались мной по наивности большие надежды, ибо я ещё не привык к тому, что я — полное говно и по-прежнему считал себя ярко талантливым человечком как в литературе, так и в музыке, мне посчастливилось познакомиться с охуительным, пусть он меня не осудит за такую экспрессивность в характеристике, молодым человеком.

Этим молодым человеком оказался порекомендованный мне Элей гитарист Ваня Марковский. Я слышал его игру у Чехова и потому, полагая себя цветком в мире злобных и жестоких волчьих ягод, я относился к этому ещё незнакомому мне лично Ване с изрядной, хотя при этом и изрядно надуманной, долей скепсиса.

Со временем, когда я узнал его ближе и непосредственнее, мне, конечно, как всегда пришлось оченно устыдиться своих сомнений, чем я, однако, недолго казнился, потому что сами ведь знаете, в каком мире живем. Это как очень достойный мой знакомый попсовый композитор и в совковой терминологии «сослуживец» по эстрадной карьере Игорь Кандур, которому я в свое время порекомендовал Саню Дулова в качестве аранжировщика, когда он, Кандур, смотрел на меня испуганными, но вынужденно излучающими уверенность в себе глазами и спрашивал: «Макс, а он точно хороший аранжировщик? Точно ли так, как ты говоришь? Ведь я знаю его, как охуительного студийного гитариста, а как аранжировщика я его совсем не знаю… Точно ли он так хорош для таких песен, как мои? Потому что, ты ведь знаешь (а, надо сказать, я действительно это знал, что меня всегда в нем поражало до глубины души), даже если мне не понравится результат, я же не смогу не заплатить ему условленных денег, а у меня с ними сейчас все не так хорошо, как раньше. «Вот это его «не смогу не заплатить условленных денег» — это есть редчайшее человеческое качество, можете мне поверить. Тем более в среде попсовиков. Даже какое там «тем более», когда в среде евангарда и андеграунда денежные знаки к величайшему сожалению почти не имеют хождения.