Макс Гурин - Новые праздники

И вот с тех пор постепенно в мою душу проник столь распространенный вирус как червь сомнения во всём и вся.

А там ещё, блядь, всякие литераторы, каковых я боготворил, будучи интеллигентным юношей, со своим, блядь, «…дойти до самой сути». Короче, я себя возомнил очень ответственным за весь мировой процесс хуйлом. Ебать меня в голову!

С таким вот стрёмным по жизни настром я вошёл во взрослую жизнь, женился на Миле, поступил на филологический факультет, хотя и не в Университет, а в Пединститут, на что, в свою очередь, была у меня довольно веская причина. Я уже начал заниматься музычкой и понимал, что времени на нее требуется оченно много, и потому боялся, как бы в Университете его у меня не отняли больше, чем в Педе. К тому же, я не хотел идти в армию, потому что мне пиздец как хотелось соединиться в браке с Милой, каковую я в тот период Единственной Возлюбленной почитал, и ни для кого не секрет, что в Педе мальчикам отдается известное предпочтение, хоть я и имел все основания не сомневаться в своих филологических талантах. Рисковать было нельзя.

Моя бурная и совершенно моногамная личная жизнь того периода постоянно подталкивала меня к новым глобальным и религиозно-философским выводам. Так, например, впервые я по-настоящему охуел, когда оказалось, что мне не дано испытать то одномоментное счастье «становления мужчиной», какое, казалось бы, не должно было бы никого обойти. Что самое интересное, оно так-таки никого и не обошло, кроме… покорного слуги. Свою первую Единственную Возлюбленную я дефлорировал почти целый год. Более того, когда врач-гинеколог объяснил моей, не побоюсь этого слова, юной супруге, что препятствий для ведения взрослой половой жизни уже давно нет, я, роясь в глубине моей памяти, решительно не мог вычленить тот самый решающий день, когда это, собственно, и случилось из огромного множества тех проб пера, когда сие было весьма вероятно.

В тот период я чувствовал себя невероятно хуево. В зимние каникулы первого курса мы поехали в дом отдыха на правах молодоженов. Подобных нам пар была там хуева туча-тьма. Они были веселы, счастливы, молоды, прекрасны и похожи на нас во всём, кроме самого главного. Они умели элементарно ебстись, а мы нет. Точнее говоря, у нас все было хорошо в плане сексуального взаимопонимания, но лишь до того момента, когда от меня требовалось сами понимаете что.

Как только я собирал все свои душевные силы и поистине энциклопедические познания, чтобы предпринять акт непосредственного совокупления с Благороднейшей Беатриче, ножки моей Терпсихоры, воспетые великим русским писателем на страницах его бессмертного «Онегина», начинали катастрофическую борьбу с моим и без того неуверенным в себе телом молодого супруга и сдвигались, подобно тому, как закрываются выходные люки в подводных лодках или в космических кораблях, не говоря уж о знаменитейших симплегадах. Возможно, жизнь показывала мне, что любой бабе, какой бы Лаурой она вам не казалась, в постели нужен самоуверенный зверь, не знающий сострадания и без лишних слов берущий от ее женской природы то, что, как он, зверь, ни секунды не сомневается, принадлежит ему по праву рождения. И каждый, блядь, мужчинка, за какого бы Петрарку он себя не держал, просто обязан обеспечить своей девице этого зверя в себе, тупого и настойчивого.

Впрочем, я ничего не могу с собой поделать. Это есть то, что я ненавижу в жизни и в женщинах. Они, девочки, могут сколь угодно много пиздеть о романтизьме, но только романтизьма для них — это когда вы — животное. Они себя охуительно чувствуют, когда все по схеме «Красавица и чудовище». Я ненавижу это все. Я вообще ненавижу животных, хотя когда они умирают, мне их жальче, чем людей.

Таким образом, первый раз Папа показал мне, что я говно, ещё в девяностом году. Я никогда не забуду эту безысходку, когда тебе хуево, но ты решительно не понимаешь, чем ты виноват, и чем бы можно было загладить несуществующую вину перед Всевышнею Злюкой.

Мою тогдашнюю жизненную ситуацию иллюстрирует простой эпизод из жизни дуловской собачки по кличке Тёпа. Мы как-то раз гуляли, а этот барбос, идя на длинном поводке, несколько раз обошел вокруг фонарного столба. Через несколько кругов дело, естественно, застопорилось. Но Дулов, блядь, хозяин настойчивый! Он минут пять, чтоб не соврать, ждал, пока Тёпа сообразит, что не нужно дергаться вперед, а нужно, напротив, начать разматываться, путем движения в обратную сторону. Как вы понимаете, Дулов так ни хуя и не дождался.