А тогда, на первом курсе, мне было весело. Я был беззаботным евроремонтным рабочим, только что сдавшим очередной объект и радостно угощавшим некоторых друзей пивом. Ах, зачем я так тосковал тогда по уже кинувшей меня Имярек! Лучше бы ебал поэтесс! Бедный я преданный мудак! Сколько было возможностей! Дурак я дурак. Ебал я тогда поэтесс, ебал я их и поныне, ебя тем самым в рот свою Вечную Любовь, и был я тогда нормальным мужчиной и все было бы у меня хорошо. Зачем Небесный Папа вечно подкупает меня сомнительными перспективами? Почему он не дает быть мне обычным ебарем? Ведь такие способности пропадают, еб мою мать! Ах, каким бы я мог быть бабником! Может ещё не поздно? Не знаю… Как бы так все знать и много-много баб ебать, не казнясь и не заботясь об их будущем? Как бы мне так научиться? Наверно, раньше надо было думать. Старый я стал в свои неполных двадцать пять. Хуевско…
Короче говоря, мы очень трогательно познакомились с Н., устроив всем нашим сокурсникам представление в лице нашего спонтанно возникшего горячего спора на семинаре по современной литературе. Спорили мы действительно так горячо, что продолжили даже после окончания пары. Точнее горячо спорила Н., а я охуевал, как ей может быть это так интересно, поскольку сам начал спорить даже не с ней, а с преподавателем, который взбесил меня своей полной мыслительной импотенцией. Мы ещё не знали имен друг друга и обращались просто на «вы». Потом мы пошли на «практическую грамматику», которую я уже года как три сдал на филфаке, но в Лите это никого не ебло. Там-то и выяснилось, что девушка, с которой я только что спорил, это и есть Н., написавшая так понравившуюся мне повесть «Чужое рождество». Мы стали регулярно пиздеть с ней о жизни и тусоваться. Оказалось, что она, как и я, человек интересной судьбы. Училась ранее какой-то точной хуйне совместно, что самое смешное, с моим бывшим одноклассником Пашей Камышанским, с которым мы в шестом классе начистили друг другу ебала за то, что я нечаянно уронил его очки, а он первым неожиданно для меня дал мне по морде. Я тоже дал. Мы подрались было, но нас разняла учительница алгебры и геометрии Флорида Львовна, ибо битва крылатых гигантов состоялась прямо на уроке.
Потом Н. поступила в Лит, одновременно учась в Педагогическом институте на преподавателя музыки. Любила петь. Писала попсовые песни. Это нас сблизило. Мне искренне очень симпатичны люди, которые слушают запоем совковую кабацкую попсу в лице групп «Ласковый май», «Мираж», «Фристайл» и одновременно с этим пишут курсовые работы на материале Мартина Хайдеггера. Это амбивалентно, блядь. Я это все очень люблю, а кто в сие не врубается, может незамедлительно прошествовать по направлению к ближайшим гениталиям! Я серьезно. Можете отправляться прямо сейчас! Чего вы ждете, я не пойму?
И мы стали с Н. сидеть на лавочках, курить сигареты и гонять чаи, культурологИруя на темы взаимопроникновений элитарного и массового искусств и прочей якобы интересующей нас хуерды.
Мы стали обмениваться с ней всяческой творческой продукцией и по прочтении ещё нескольких ее опусов я понял, что она без сомнения ровный и хороший писатель. Но, повторяю, после каждого визита в ее тусовку, у меня долго не возникало потребности в новом общении, хотя, честное слово, я не могу ничего плохого сказать ни о ком из ее друзей.
Так мы с ней и общались. Тем не менее репетировать с ней мои песни мы стали только спустя где-то полтора года после знакомства, после того, как я уже записал вариант с Н-1 на элиной студии. (На днях я, кстати, после долгого перерыва послушал то, что мы тогда назаписывали и мне все это понравилось гораздо больше, чем раньше. Так всегда бывает. И осьмнадцати — (теперь уже девятнадцати) — летняя Н. очень даже неплохо все спела. Очень она все-таки красивая девушка. Ни прибавить, блядь, ни отнять. Хороша она. И песенки ничего даже в том варианте.)
С самого начала я не был уверен, что Н. — это то, что нужно для моих песен, хотя она безусловно лучше всех остальных претенденток понимала, чем я, собственно, занят.
Кончилось, все очень грустно, хотя и по-взрослому. Надо отдать должное нам обоим. Мы долго репетировали под скинутые на обычный магнитофон минусовки; я ездил-ездил к ней в гости, на репетиции; наконец мы пошли на студию к Сереге и там, в сущности, ничего не получилось, хотя ему очень понравилась девочка, вследствие чего он терпеливо писал ее в течение четырёх часов.
Послушав дома несведенный вариант с энным пением, я понял, что это не то. Я не знал, как быть. Это было совсем-совсем не то. Я не мог допустить, чтоб снова было не то, после того, как потратил столько времени на весь предшествующий вокалу этап, выжав из себя самого все наличествующие во мне, хоть и немногочисленные, но опять-таки все, соки. Я не мог. Я не мог. Я не мог.
Читать дальше