Михаил Гиголашвили - Тайнопись

Трудно с утра до вечера за всех думать, а надо. Кому же думать, как не ей?.. Она и думает за всех. Ей, например, кусок в горло не лезет, если она знает, что дети голодные. Всегда для них половину еды оставляет.

— Почему не едите? — кричит выпивший Юра, внучкин муж. — Не нравится?

— Для детей. Пусть они едят. И муж скоро с работы будет! — смотрит бабушка на часы без стрелок.

— Ваш муж давным-давно умер, я сам лично его хоронил и в землю закапывал!.. — орет зять, для убедительности резкими жестами показывая, как он это делал.

А бабушка этих злых шуток даже слышать не хочет:

— Да что вы болтаете?.. В землю!.. Я вчера с ним говорила!.. Сейчас же пусти уйти, остолоп!..

— Куда я тебя пущу? Слепая, глухая, хромая! Куда ты пойдешь? — свирепел зять.

— А ты пусти — и увидишь, куда!

Зять плевался, хлопал дверьми и уходил на кухню, а бабушка мучительно пыталась понять, почему её не пускают в магазин, не дают помыть посуду, приготовить обед. Почему отгоняют от раковины? Не подпускают к плите?.. Где её доска для глажки?.. Кастрюли, чугунки?.. Железная ванночка, где так удобно купать детей?.. Даже белье постирать не дают!.. А она этого белья за свою жизнь выстирала тонны и выгладила версты… Нет, засиделась, пора.

И она, не слушая назойливых криков и визгов, упорно движется к двери, которая теперь стала её главным вопросом жизни: заперта или открыта?.. Здесь ничего хорошего её не ждет…

Внучка от всех этих фокусов подсела на таблетки. Зять, запивший в перестройку, начал теперь от огорчения закладывать по-черному: с утра и в одиночку, по часам. А бабушка оденется в теплое, сядет у входной двери и скромно-деликатно молчит, всем своим видом намекая: «Мол, уже готова, чего ждать?..»

Иногда ей кажется, что лучше брать обманом. Ласково-льстиво начинает:

— Милый, я ошиблась квартирой, я живу этажом ниже, заблудилась! Откройте, пожалуйста! Вы же хороший человек?

— Нет! — кричит зять. — Я — плохой человек! Очень плохой! Не открою! Не выпущу! Не торопись! Небесный ЧК работает круглосуточно! Когда надо — сами придут. А пока — сидеть и ждать!.. А если буянить — то я «скорую» вызову и в психушку сдам. У вас белая горячка! Белочка! Делир! Вот я же сижу, никуда не бегу — и ты сиди! Сиди и телевизор смотри! — пытается объяснить он, по-обезьяньи хлопотно усаживаясь на невидимый стул и показывая жестами, как он «сидит», «никуда не бежит» и «телевизор смотрит».

— Ну, ты сиди, если хочешь, а мне пора — я в другом месте живу… Хотя бы мужу моему скажите, чтоб он забрал меня отсюда! — настаивает бабушка.

— Вот-вот, пусть ваш мертвый покойный муж сюда пожалует, милости просим, совсем весело будет! — Зять широким жестом распахивал настежь дверь и делал нетвердые книксены и шаткие реверансы. — Добро пожаловать, покойный муж! Как у вас там, на том свете, погода ничего, дождя нет?.. Земля пухом или как?.. Забирайте свою подругу жизни, ничего против не имею! Давно пора, между прочим! — в сердцах огрызался он напоследок в мрачную пустоту подъезда и с треском захлопывал входную дверь.

А бабушка, в страхе и удивлении глазея на кривлянье зятя, скорбно думала в ответ: «Плохой ты, злой человек! Не буду с тобой разговаривать!»

Но обиды долго не помнятся. И всё сначала. Один раз так захотелось ей выйти, что руку у зятя целовать начала, на колени встать попыталась:

— Отпусти, прошу по-божески — идти надо! Дай ключ, отвори дверь!

Целует руку — и плачет. Тут и внучкин муж зарыдал, стал её целовать и обнимать:

— Какой ключ? Что я, святой Петр?.. Поймите, родная, вам некуда идти! Некуда! И нам всем некуда идти! Вот, уже пришли! — топал он чугунными шагами на месте, старательно показывая, что «уже пришли». — Куда вас пустить?.. Чтобы на ступеньках шейку матки сломали?..

Объятия, слезы и поцелуи как-то облегчили, успокоили обоих. Они долго и молча сидели рядом, опустошенные и притихшие, пока внучка, вернувшись с работы, не наорала на них, разгоняя по комнатам:

— Склеротичка и пьянчуга — хороша семейка! Идите по местам!

Муж долго еще всхлипывал в ванной. Бабушка в своем углу тоже смахивала слезу, думая: «Хороший человек! Душевный! Вот она — главная ведьма! А он хороший, добрый, ласковый… Когда уйду, заберу его с собой. Пропадет он тут с этой дрянью!» А внучка металась по кухне, причитая в голос:

— Боже, в каком дурдоме я живу! Бабка — в деменции, муж — в запое! Нет выхода, конец, беспросвет!

Но выход нашелся сам собой. Однажды зять, не в силах больше лаяться и кричать, на бабушкины расспросы о детях и муже рассеянно ответил: