Михаил Гиголашвили - Тайнопись

Йорам отодвинул от себя сыр:

— Опять ты за своё! Не делай этого! Внизу римляне! Всех хватают! Убивают! Казнят и мучают!

Лука поднял плечи:

— А меня за что убивать?

— Всех казнят, не понимаешь, что ли? После Массады совсем озверели!

— Нет, я пойду. — Лука не переменил своего решения. И не только красок и чернил надо было купить. Главное — надо увидеть людей, потолкаться среди них, вспомнить их лица, запахи, плоть и говор.

Он взял кусок пергамента, окунул калам в тушь:

— Нарисую вас напоследок!

— Сколько же можно? — удивился Косам. — Ты как маленький! Вроде внука моего. Я ему говорю — возьми топор, молоток, гвозди, научись плотничать, а он вместо этого из щепок дома строит и лодочки по воде пускает! Ну что ты скажешь?

— Ты и сам, небось, пускал, — ответил Лука, набрасывая профили жующих лесников.

— У тебя хоть деньги есть? — спросил Йорам.

— 2 динария.

— Давай сандалию, я тебе монеты спрячу, а то на первом же базаре без ассария оставят… — И он ножом проделал щель в подошве, засунул туда монеты и залил клеем. Придавил корягой. — К утру засохнет. Если надо будет — оторвешь.

— И дальше в порванной сандалии идти? — засмеялся Лука. — Вот деньги на новые сандалии как раз и потратятся.

Замолчали. А Лука, рисуя, усмехался про себя: запасливый Йорам любит всё прятать в тайные места и его учит делать то же самое: «Чего не видно — отнять никто не хочет. А что в глаза лезет — всякий цапнуть норовит!»

Он подарил лесникам по рисунку. Косам спрятал свой в торбу — он их много получил от Луки: на стены вешал и детям давал для игры. А Йорам сунул подарок за пазуху: он никому ничего не давал, а собирал в особый ларь и сам смотрел, когда хотел.

Стало темнеть. Йорам окосел, стал путать слова, опрокинул кувшин. И Косам, поругиваясь, начал собираться.

— Подожди! — окликнул его Лука. — Завтра я ухожу. Ты присмотри тут… Работу я спрятал за досками, в сарае. Если со мной что-нибудь случится — то снеси её в Кумран, в общину. Отдашь настоятелю Феофилу. Скажешь — от Луки… Это мой учитель. Он послал писать жизнь Иешуа.

Косам кивнул:

— Сделаю.

— А рисунки где спрятаны? — вдруг подал голос Йорам.

— В полых поленьях, что ты выдолбил. Свернуты и спрятаны.

— Закрыл с боков плотно? Как я учил?

— Да, — ответил Лука. — Ты их хорошо пригнал, надежно.

Помолчали, помогли подняться Йораму.

— А лучше не ходи никуда. Разве плохо здесь тебе?.. — Косам обвел рукой вокруг. — Везде римляне, псы лютые! Уже и сюда, в горы, добрались, проклятые!

— Если добрались — то и здесь появиться могут.

— Ну и что? Ты живешь себе тихо, один, в горах, пишешь что-то, читаешь… Вот рисунки рисуешь. Может, и не тронут. За что тебя трогать?

Лука отмахнулся:

— Чему быть — того не миновать. Нет, мне надо!

…Он лежал в темноте, но спать не мог. Теперь он пойдет… Увидеть лица, проникнуть в глаза, услышать мысли. Каждая божья тварь — это молчаливое море мыслей, с начала и до смерти. В этом море нужно плавать, но из него не выплыть до земной смерти… У каждого — свое море. А всё остальное — это море Бога. Его делить ни к чему — оно неделимо, для всех общее и родное. Можно черпать, сколько надо. Ведь надо мало. Но думают, что нужно много… Тут корень зла.

И еще — ему страстно захотелось увидеть женщин. Хотя бы одну, но обязательно красавицу, чтобы дух захватило, чтоб насмотреться вдоволь и унести с собой её красоту, и жить с ней, как с женой, и черпать из нее силы и радость. Не могут без Божьей руки произрастать эти живые цветы, где зреют зерна жизни и передается род. Жизнь — для живых. И в этом вся главная правда, другой нету. И он тоже жив. Бог, мир и Лука.

Пришли на ум наставления Феофила: «Пора браться за главное. Ты можешь понимать людей. Запиши рассказы Фомы, Симона, Никодима, всех других, кто знал Иешуа — некоторые еще живы. Запиши всё, что узнаешь о его жизни. А того, что написано об этом, не читай! Даже не трогай! Пиши свое. И рисуй, как видит око, ты же художник».

И Лука начал работу. Ходил, говорил, расспрашивал, записывал. А потом узнал, каково это — из мыслей вязать снопы слов, собирать в скирды. Засыпать в разбросанных словах, а просыпаться в стройных фразах. Давать словам отстояться и окрепнуть. Корявое — корчевать и гнуть. Неподатливое — взбалтывать и ворошить. Или крошить. Или мешать, как кипящий виноградный сок, чтобы застыв, варево слов стало крепким и твердым…

Рано утром, когда сизый дым от кизяка еще шатался над костром, панически крякала птица со сна и упруго скрипели деревья, Лука собирал мешок. Свинцовый штырь, писать. Черная тушь. Остатки красок. Квадраты пергамента. Хлеб и вода.