Александр Кабаков - Старик и ангел

Ведь не бывает же так!

А вот есть…

Миленький-любименький.

Тут открылась косая, застревающая в кривой раме дверь и вошла запыхавшаяся, вытирающая углом косынки пот с желтого лба, старуха.

— Готово, — торжественно объявила она, — транспорт на ходу! Давай, Григорич, еще тыщу за гостеприимство, и прощаться будем. Береги себя.

Она вытерла тем же углом косынки слезы и махнула обеими руками — иди, мол, не рви душу.

Вот он и народ, подумал Сергей Григорьевич, самый что ни есть народ в лице старой ведьмы, вот и это я встретил по дороге… По дороге куда? Или откуда?

А в дверь уже протискивался полковник Михайлов в полной боевой амуниции, в черном спецназовском комбинезоне, в шлеме с пластиковым забралом, с новеньким автоматом в руке, похожим на обрезок водопроводной трубы.

— Поехали, профессор, — сказал полковник, поднимая забрало, — к обходу надо в палату поспеть, а по дороге обговорим все наши дела. Накопилось дел-то…

— Да пошел ты на хер, полковник, — отвечал профессор, направляясь тем не менее к двери.

— Вот ты ругаешься, — укорил приятеля Михайлов, — а правительство удостоило тебя высокой награды в связи с семидесятитрехлетием со дня рождения и назначением вождем оппозиции… Вот медаль, возьми у меня в коленном кармане, а то неудобно наклоняться…

За рулем американского военного вездехода сидел, конечно, Игорь Сенин — соответственно обстановке в сером городском камуфляже с еле заметными капитанскими звездочками на погонах. Черный его берет — по мировой военной моде — был подсунут под левый погон. В стойке для оружия между передними сиденьями торчали старые, времен еще Вьетнама, винтовки «M-16», сильно потертые и явно много поработавшие. Свой сверхсовременный автомат Михайлов положил на колени, а Игорь сдвинул направо назад большую кожаную кобуру со «стечкиным». Кузнецов однажды слышал рассказ об этом пистолете в какой-то телевизионной передаче, из которой узнал, что мощное это оружие пользуется большой популярностью у исламских террористов на Кавказе и в Палестине, высоко там ценится и считается частью образа настоящего богатого мужчины. Когда-то по штатной армейской комплектации к «стечкину» полагалась деревянная кобура-приклад, как к революционному «маузеру», но со временем и по мере распространения в криминальных кругах появилась обычная кожаная кобура…

Вообще Сергей Григорьевич при своем абсолютно мирном и сугубо профессорском облике — лысина с седой непричесанной бахромой вокруг, очки, сутулость, поношенные твидовые пиджачки, оставшиеся с золотых кембриджских и массачусетских лекционных времен, — при всем этом имел вкусы и интересы, скорее подходившие какому-нибудь романтическому подростку или взрослому недорослю из мелких служащих, компенсирующему свою реальную третьесортность: он интересовался оружием, мощными скоростными автомобилями, вечерами — иногда за полночь — смотрел на своем компьютере пиратски скачанные из Интернета американские боевики с лютым мордобоем и бесконечной стрельбой, для которой в настоящей схватке не хватило бы никаких обойм… Более того, психология профессора Кузнецова постепенно приобрела соответствующие черты. Он считал, что добро должно быть с кулаками (совершенно не помня, какому поэту принадлежит эта антихристианская формула), и всегда одобрял силовые решения всех международных проблем, о которых узнавал из вечерних новостей прежде, чем запустить очередной фильм… А ведь в быту был добрым и даже сентиментальным человеком, сильно плакал, когда померла оставленная ему женою под присмотр собачка Белка, и очень сочувствовал нищим, которым почти всегда, даже перед пенсией и до зарплаты, подавал мелкие деньги…

Но Добро с кулаками, армейскими «кольтами» и «береттами», помповыми «ремингтонами» и прочим страшным железом — словом, Добро в виде Брюса Уиллиса или Стивена Сигала, то и дело сворачивающих одним движением голову Злу, чтил.

Возможно, это было одним из проявлений отсутствия в нем души, в каковом отсутствии его убеждал полковник Михайлов и о котором было недавно объявлено с официальной и высокой трибуны. Но, возможно, и наоборот: тут как раз проявлялась его душа. Никто так не жаждет покончить со Злом — резко, с хрустом шеи, повернув голову проклятого Зла и бросив обмякшее тело, — как душевные люди. Таких профессоров на самом деле гораздо больше, чем можно было бы подумать.