Джонатан Рабан - Как птички-свиристели

Уф! Удар о мокрый песок чуть не вышиб из него дух, и вот он в Америке.

Огни терминала осветили место, очень похожее на особую экономическую зону — такая же пустынная стройплощадка, такая же грязь, такие же горы мусора и желтые экскаваторы, а еще красные пластиковые заборы, временные, непрочные, но с металлическими колышками. Хорошее укрытие. Пригибаясь к земле, человек пересек недостроенную дорогу, чтобы спрятаться около экскаватора. Болела лодыжка. Рукав ветровки разорвался, зацепившись за колючую проволоку. Скрючившись на земле под кабиной экскаватора и дрожа от холода, человек смотрел на высокие, ярко освещенные здания города, где машины, точно падающие звезды, мелькали на магистралях, находившихся будто не на земле, а в воздухе. Все огни города освещали путь к деньгам.

Город не пах ничем, будто мыло, и точно так же слегка отдавал лесом и морем. Вот так и деньги, подумал человек, ничем не пахнут. Америкой пахнут.

Он терпеливо ждал в темноте под экскаватором. Уже осталось недолго, рассуждал беглец, скоро придут рабочие и тогда можно раствориться в толпе. Почувствовав приближение рассвета, он оставил убежище и потихоньку пошел вдоль пластмассовой ограды до конца стройплощадки, к мощеной дороге под огромными бетонными опорами, поддерживавшими автомагистраль.

Некоторое время человек сосредоточенно осматривался. Здесь, на подъездном пути к терминалу, движение постепенно увеличивалось. Он ожидал увидеть людей на обочине дороги, однако никого не было.

Один среди грузовиков, и это опасно, потому что его слишком легко заметить. Засунув руки глубоко в карманы и уставившись в землю, он постарался придать себе вид человека, занятого своими делами и знающего куда идти. Беглец несмел оглянуться, и на каждом шагу ждал: вот сейчас схватят сзади, ударят, наденут наручники и затолкают в машину.

Он пошатывался от ветра, который поднимали проносившиеся мимо грузовики. Их тормоза визжали, а моторы урчали и ревели, но необъяснимо тревожило другое, а именно — отсутствие чего-то. Вдруг беглец понял: не слышно горна! В Америке еще ни разу не заиграл горн.

Нет звуков горна, нет людей. Где же рабочие? Небо уже побледнело, а он до сих пор оставался единственным пешеходом на дороге. Как можно находиться в городе и быть до такой степени на виду? Приходилось идти не останавливаясь — спрятаться негде, — но теперь известно, чем его прогулка закончится: полицейскими, битьем и тюрьмой. Эта мысль принесла успокоение. Тюрьмы ему не страшны.

Немного прихрамывая после прыжка с ограды, он быстро пересек широченную улицу, свернул налево по направлению к высоким зданиям вдалеке и внезапно совершенно расслабился. Он уже не несет ответственность за будущие события. Все попытки предприняты, все силы приложены. Теперь от него ничего не зависит.

Здесь грузовиков стало меньше, мимо проплывали в основном легковые автомобили, беззвучно, как огромные рыбы. Проехал одинокий велосипедист — отчетливо раздалось звяканье цепи, — но то был не рабочий, а спортсмен в шлеме и разноцветном облегающем костюме.

Беглец почувствовал, что в царящей вокруг жутковатой тишине прислушивается к звукам, издаваемым им самим: шуршанию джинсов и ветровки, негромкому шлепанью кед по мокрому цементу. Он давно привык быть неясным силуэтом, шорохом. Раньше умел почти совсем исчезать — настолько ловко ему удавалось скрыть свое присутствие, а в Америке он вдруг сделался необыкновенно заметным и шумным, как толстяк с барабаном. Бум! Бум! Бум! Вот я, здесь! В видеофильмах Америка показана другой, совсем другой.

Он прошагал не меньше двух километров, прежде чем увидел их — прохожих, идущих по улице без какой-либо конкретной цели. Ему сразу же бросилось в глаза, насколько далеко они держатся друг от друга. Каждый занимает свое личное пространство, прямо как статуи какие-нибудь на площади. Потом он заметил, что одеты пешеходы бедно, не лучше его самого. Бедняки? Америке? Человек замедлил шаг. Гвеило, ясное дело. Но американцы? Такие? Может, это крестьяне, если в Америке вообще есть деревни? О последнем ему задумываться не случалось.

Он приостановился, осматриваясь. Незаметно оказался у границы, за которой цемент и проволока уступили место выщербленным кирпичным стенам, лестничным пролетам, запасным выходам, темным углам и оставленным машинам — укромным уголкам и потаенным убежищам настоящего города. Именно так беглец представлял себе Нью-Йорк, давным-давно, в другой жизни. «Крестьяне» находились на самой окраине мира — а теперь совсем близко, только протяни руку. Тот мир он еще мог сделать своим.