Джонатан Рабан - Как птички-свиристели

— Ноябрь, — проговорил лоцман.

Серые гребни волн вскипали на траурно-черном море. Рваные края дождевых туч почти задевали капитанский мостик. Единственным цветовым пятном был экран радара, на котором береговая линия светилась ярко-медной полоской.

— Движемся верным курсом, — объявил лоцман, — ноль-семь-пять.

— Ноль-семь-пять.

Невысокий коренастый капитан казался сгустком тени у штурвала.

Разговаривали тихо, как в церкви. Сюда, на высоту одиннадцати этажей над водой, из машинного отделения доносился лишь отдаленный гул. Хотя со стороны пролива Хуан-де-Фука дул западный шквалистый ветер, на капитанском мостике не слышались его порывы, потому что судно строилось с расчетом на ураганы и тайфуны, кроме того, простуженное сипение кондиционера заглушало любые звуки бушевавшей снаружи непогоды. «Тихоокеанский возница» водоизмещением в 51 тысячу тонн, направляющийся из Осаки через Гонконг в Сиэтл, был слишком велик для вод, в которых сейчас находился, и только легкая вибрация под ногами свидетельствовала о движении корабля.

— Впереди маяк Дандженесс, кэп, — сказал лоцман. — По правому борту. Два часа.

— Да, вас понял. — Капитан ответил с легким раздражением, так как много ходил по этому маршруту, а вот лоцман появился на судне совсем недавно. Он прибыл на корабль при отплытии из Порт-Анджелеса и стал вести себя чересчур самоуверенно и нахально, вызывая антипатию у капитана-новозеландца. Сейчас лоцман, молодой американец, возился у ближайшего к штурвалу радара, старательно настраивая сигнал.

— Можно перейти на ноль восемьдесят, кэп. Сразу в восьми милях от берега начинается длинная отмель. Приливная волна идет со скоростью три узла в час.

— Мы же увидимся с Дагом? С Дагом Нильсеном?

— Капитан Нильсен взял недельный отгул. По непредвиденным семейным обстоятельствам.

— Жаль.

Впереди за капитанским мостиком выстроились уходящие в темноту ряды контейнеров. Лужицы воды на крышках отражали свет с нижней палубы и блестели, как мокрый асфальт, не давая капитану разглядеть море внизу.

— Лучше снизить скорость до одиннадцати-двенадцати узлов, — посоветовал лоцман, хотя капитан еще раньше решил так поступить. — Никакой спешки нет. Все равно на ночь останавливаться в бухте Эллиот, у Харбор-Айленда нам не разрешат бросить якорь, до пяти — точно.

— Стюард уже приготовил вашу каюту. Дэвид, — капитан повернулся к колеблющейся тени третьего помощника, — раздобудьте-ка нам горячего кофе. Вам тоже кофе, мистер…

— Уоррен, — подсказал лоцман, — Уоррен Кресс. — Он называл свое имя второй раз за последние пятнадцать минут. — Есть без кофеина?

— Без кофеина закончился, — ответил третий помощник. — Могу сделать чаю, если хотите.

— Меня жена за последнее время приучила к кофе без кофеина, — объяснил Кресс. — Ладно, выпью воды.

Он отодвинулся от радара, медленно, словно по частям, распрямился и, встав во весь рост, оказался высоким, как баскетболист.

— Да, такие дела, сегодня хоронили, — раздалось над головой капитана.

— Не понял?

— Внучку Нильсена.

— Неужто маленькую? Даг о ней рассказывал в прошлом плавании. И она… умерла?

— Да, погибла. Пять лет всего. Пару дней назад исполнилось.

— Ох, боже мой. Что произошло? Попала в аварию?

— Кугуар.

«Машина, что ли, которая ее сбила? — подумал капитан. — Какого черта он так сказал?»

— Дикая кошка, — продолжал лоцман. — Кугуар загрыз.

— Что?

— Девочка находилась в детском саду, в Секвиме. Это одно из заведений, работающих по системе Монтессори [1] Педагогическая система, в основе которой лежит убеждение, что каждый ребенок с рождения — творческая личность. — Здесь и далее примеч. пер. , в новом районе, рядом с лесом. Эшли, внучка Дага, играла во дворе одна, отошла далеко от других детей, и кугуар уволок ее в кусты. А воспитательница в туалете была — вот уж не завидую ей, особенно сейчас. Дети говорят: ни криков не слышали, ничего. Просто пропала девочка. Сначала думали: заигралась и забрела куда-то, потом — что ее маньяк украл. И все кинулись искать неизвестного мужчину, а Эшли удалось только через полчаса обнаружить.

Мгновенная смерть — один укус в сонную артерию. И правая рука отгрызена начисто. Гавань номер пятнадцать, капитан, восемь-ноль-восемь.

Лоцман говорил ровно и бесстрастно, как диктор на радио, читающий с листа.