Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи

Мы понимаем, что обстоятельства делают этот разговор для Вас вдвойне тягостным. Но мы позволяем себе настойчиво просить Вас об этом, в память о том исключительном великодушии, с которым Вы когда-то нас приняли, и по причине, если я осмелюсь сказать, особой важности, которую приобретает наше исследование сегодня, когда Ваша глава в ЖФФ закрыта.

Вероятно, у Вас есть какие-то проекты! Мы плохо представляем себе, чтобы Вы могли не вспыхнуть с новой силой, не предоставить альтернативы авторам, оставшимся Вам преданными. Вот обо всем этом, уважаемый господин Форнеро, мы и хотели бы с Вами поговорить, и я благодарю Вас заранее за согласие связаться с одним из нас, дабы назначить нам встречу.

Преданный Вам Луи Мюльфельд

В той же почте Жос обнаружил среди трех или четырех писем (надо же, о нем еще помнили?) письмо, на конверте которого адрес был написан рукой его сестры. Конверт был окантован черным.

Аршиньяк, 24-е августа

Мой маленький Жос,

Я уверена, что ты поймешь, почему я так поздно, слишком поздно, объявляю тебе ужасную новость, которой до сего дня я не могла ни с кем поделиться, за исключением детей: Конрад угас вечером 15-го августа после девяти недель жестокой и бесполезной борьбы, сраженный раком поджелудочной железы. Диагноз болезни был поставлен весной в Бриве. Ее развитие было стремительным. Эти два месяца я прожила в таком вихре надежд и отчаянья, что не нашла в себе сил известить тебя. Хотя, если быть точной, я хотела позвать тебя на помощь приблизительно 25-го июля, однажды вечером, когда я была особенно одинока. Но по твоему парижскому телефону мне ответил автоответчик «такого абонента по такому номеру больше не существует…» Я поняла тогда, что после всех твоих деловых неприятностей, о которых писали газеты, твоя жизнь должна была измениться, и что ты, вероятно, покинул улицу Сены, но этот автоответчик парализовал меня, и у меня не хватило смелости пытаться разыскать тебя тогда. Впрочем, в ту ночь меня срочно вызвали в больницу, и терзания возобновились. Около меня были только Анна-Лиза и Питер с Гретой, моей свояченицей, которые приехали из Германии в начале августа, как раз перед тем, как Конрад впал в кому, после чего лекарства поддерживали его до самого конца, который, как говорят, был «очень спокойным»…

Ты сам, мой дорогой, четырнадцать месяцев назад хотел пройти один через такое же испытание, и я поняла твое желание, и насколько же лучше я его понимаю сегодня, поэтому ты мне простишь, я убеждена, мое молчание.

Тридцать девять лет моей жизни с Конрадом были тридцатью девятью годами света и радости. И именно ты дал мне их, я этого никогда не забываю. Именно ты, тогда, в 1945-м году, осмелился заставить замолкнуть все низости того времени и добиться того, чтобы наша любовь была принята и узаконена. Ты помнишь святого отца из Риво? Однажды, когда я его спросила: «Как мне отблагодарить Жоса?», он мне ответил: «Молитесь за него и добейтесь, чтобы он молился за вас…»

Не звони мне, пожалуйста, Жос. По телефону я не выдерживаю, я плачу, во мне все рушится и мне стыдно за свою слабость. Но когда ты сможешь, когда ты захочешь, приезжай ко мне. Ты увидишь, каким красивым сделал Конрад наш дом, придал ему немного таинственный вид, который я теперь буду стараться поддерживать, который переживет его, потому что в этом его присутствие, и я это понимаю, и мой собственный способ оставаться верной ему — это жить здесь и здесь же дожидаться в мире и покое, когда придет конец моего собственного пути.

Нежно обнимаю тебя, Жакотт

P. S. — Конрада похоронили на кладбище в Аршиньяке, в соответствии с его желанием, и мое желание будет, когда придет час присоединиться к нему, быть похороненной там же. Спасибо, если вспомнишь об этом.

Первой реакцией Жоса, после того как он сложил письмо сестры, было вспомнить все этапы своей поездки за последние недели. Он вспоминал, что проезжал совсем рядом с Аршиньяком в тот день, когда обедал и спал в «Мадлене» в Сарла. Какую-то часть вечера он вынашивал идею позвонить Жакотт, но часы проходили, пока не стало слишком поздно, а на следующий день он встал по привычке на рассвете и было слишком рано, чтобы звонить в дом священника. По правде говоря, у него не было серьезного намерения заехать к Жакотт и Конраду, которых он не видел вот уже два года и чья назидательная безмятежность разбередила бы его раны. Он вспомнил о единственном визите, который он вместе с Клод нанес священнику, и о том ощущении удушья, которое их охватило. У Конрада и Жакотт не было обычного семейного счастья. С тех пор, как они поселились там, в старом реставрированном керсийском доме (в то время простой летний дом), стали дышать разреженным воздухом вершин и гордыней законных страстей.