Константин Кропоткин - Содом и умора

— Молодец! — шепотом сказал я Марку. — Я бы ни за что не догадался так наглядно показать Кирычу его светлое будущее. Теперь мы точно перейдем на морковь и свеклу, как кролики.

— Самое главное еще впереди, — радостным шепотом ответил Марк, приняв мою похвалу за чистую монету.

Марк слышит только то, что ему приятно. Даже если его назовут «доброй сволочью», то он примет это за комплимент.

В толпе танцующих образовалась плешь. В центр ее с микрофоном вышел крепыш в кожаных штанах с дырой на заду, из которой топорщились джинсы. Он объявил о том, что мечтой каждого, из собравшихся здесь, является титул «Медведь года», о том, что все спят и видят себя в «медвежьей короне», но достаться она может лишь настоящему медведю.

«Надо полагать, под занавес вечеринки он в качестве победителя предъявит топтыгина в клетке», — додумать эту мысль я не успел, потому что ведущий начал по списку вызывать претендентов, которые пожелали принять участие в конкурсе, заполнив какие-то анкеты в Интернете.

— Номер первый! Сэм! — прокричал он.

От стены отлепилась огромная фигура. Бритый череп вспыхивал огнями, которые испускали фонари под потолком. Микроскопическая жилетка, одетая на голое тело, не скрывала рыжеватого меха. За ним последовали «номер второй», «номер третий»… Было похоже, что конкурсантов выпускали на одном заводе: шерстяная груда оплывших мышц. Впрочем, присмотревшись, можно было заметить и различия. Например, у «номера пятого», назвавшегося Алексом, на спине было больше волос, чем у меня на голове. Его было легко представить с копьем в руке, преследующим мамонта. Он бесшумно скользит по лесу, на чреслах лишь драная шкура… «Алекс — повелитель мамонтов», — дал я ему прозвище.

Марк любовался «номером десятым», который только что встал в строй горделивых самцов. Если бы я встретил его в подворотне, то тут же помчался бы в противоположном направлении, всерьез опасаясь за свою жизнь и кошелек.

— «Номер 11»! — пригласил ведущий следующего конкурсанта, — «Винни-пух»!

Народ оживился, выискивая обладателя столь редкого имени.

— Киря! Тебе на выход, — медовым голосом сказал Марк, — «Винни-пух» — это ты!

Так вот в чем заключался марусин сюрприз!

— Кто? Я?! Ты-ты-ты… — начал заикаться Кирыч. — Пошел ты!..

Ненормативная лексика у Кирыча свидетельствует о крайней степени раздражения. Даже многоопытная сестра Клара редко могла довести его до такого состояния, а уж по сварливости ей равных нет.

— Кирыч? В этом дурацком представлении? Ты болен?! — возмутился я.

Изгнание комплекса неполноценности посредством шоковой терапии — это уже слишком. Не думаю, что самооценка Кирыча вдруг вырастет, если он станет всеобщим посмешищем.

На лице Кирыча ясно читалось: «Не подходи, убью!». Все еще уверенный, что выход на публику Кирыча обязательно осчастливит, Марк рванул к ведущему, чтобы указать на стеснительного участника. Тот, оглядев собачатину на впалой марусиной груди, вдруг хрюкнул, а затем, все еще захлебываясь от смеха, повторил:

— «Винни-пух»!

Публика с удовольствием разделила его веселость. Марк, все еще надеясь привлечь внимание к подлинному Винни-пуху, махал в нашу сторону. Марионеточная жестикуляция вызывала лишь новые приступы гомерического хохота.

— Итак, кто же станет «Медведем года»! — прокричал ведущий. — Голосование начинается!

Кандидаты, поигрывая мускулами и хищно улыбаясь, прошлись по кругу. Марк, рискуя погибнуть под их коваными башмаками, бесцеремонно покинул строй и ввинтился в толпу.

То, чем занялись Марк и Кирыч затем, слегка напоминало «капуэру», которую я как-то видел на приеме в бразильском посольстве. Официант, обносивший жадных журналистов вином, на ломаном английском рассказал мне тогда, что бразильские эксплуататоры не позволяли своим рабам драться и те изливали классовую ненависть не в мордобое, а в танце, похожем на драку — в грациозных скачках и взмахах руками и ногами.

Признаюсь, с гибкими исполнителями «капуэры» Марка и Кирыча роднило лишь то, что они, грозясь и потрясая конечностями, не намяли друг другу бока. Недостаток грациозности Кирыч и Марк восполняли повышенной говорливостью. Из их речей следовало, что ни одному, ни другому место в раю не светит. В грехи записывалась душевная черствость, беспримерная леность, равнодушие, нелюдимость, грязные носки под кроватью, манная каша, сожженная полгода назад, бузина и киевский дядька. Я уже потерял было всякую надежду на окончание бразильского полутанца-полудраки, как мне на помощь пришел ведущий вечера.