Константин Кропоткин - Содом и умора

Увы, зефиры с эфирами испарились вместе с нирваной.

— …такой красавчик, часики «Босс», три языка, и в Амстердаме был, пробовал лунный кекс, я-то опозорился, говорю, какой кекс, а он странно так на меня смотрит и говорит «лунный», и смеется…

Марка изливал на меня мутный словесный поток, из которого было невозможно вычленить главное.

— Так, берут тебя или нет?

— …Нет, — квохтал Марк, — …ты послушай, ведь бывают же такие люди? Он знает ну, абсолютно все, вот Бритни — это дерьмо, а знаешь кто Мадонне музыку пишет?..

Марк с горящими глазами молол чепуху и всплескивал ручками. «Приступ любовной горячки», — с неудовольствием подумал я. Конечно, увидев красотищу с языками, кексами и Мадонной, он напрочь забыл, что пришел просить работы. Радийный душка отказал, и прежде, чем отправить восвояси занятного человечка, произвел на него впечатление. Подсластил, так сказать, пилюлю. Марк не понял и теперь приплясывал от счастья, уверенный, что урвал козырную карту. «Дырку от бублика он получил, вот что!» — расстроенно подумал я, некстати вспомнив жулика-логопеда и его черствый крендель.

— Вышибли. Не годишься ты в радийные феи… — констатировал я и, чтобы остудить марусин пыл, сказал расхожую истину. — Рожденный ползать летать не может.

— С чего ты взял? — удивился Марк. — Взяли меня! Я же говорю: Олег — душка!

Как и предсказывало радио «Погода», к полудню небо вспучилось пеной и загромыхало. По веткам тополя напротив, едва обернутым в молодую зелень, заколотили тяжелые дождевые капли. Я едва удержался от искушения раскрыть окно и радостно заорать, приветствуя грозу — первую в этом году.

Сверкнула молния. Вирус взвизгнул и спрятался под диван. Марк с удовольствием присоединился бы к «поддиванной коалиции», но там даже наш пес помещался едва-едва. Наслушавшись в детстве россказней про самовзрывающиеся шаровые молнии, Марк боится майских гроз не меньше, чем торговки с открытого рынка, где мы по субботам покупаем еду на неделю, — налоговых инспекторов. Меня смешит эта боязливость, странная для мужчины тридцати годов, но я помалкиваю, чтобы не спровоцировать у Марка нервного срыва.

— Скоро «День защиты детей», — сказал я, завистливо слушая детские крики, доносившиеся откуда-то издалека.

Календарик, пришпиленный к оконной раме, подтверждал мои прогнозы. До лета оставалось две недели. 1 июня — воскресенье. Неудобный день. В понедельник всем на работу, значит беспробудному пьянству в этом году не бывать.

— Одного из нас троих угораздило родиться первого июня, — напомнил я. — Это не ты и не я. Кто он? На размышление минута. Время пошло.

— Кирыч? — удивленно спросил Марк.

— Ответ верный. 1 июня Кириллу Андреевичу — упитанному мужчине в самом расцвете сил, — исполняется сорок лет. Следующий вопрос. Что мы подарим юбиляру?

— Цветы! — сказал Марк. — Сорок роз, например.

— Ответ неверный, — покачал головой я. — Четное число цветов годится для покойников. Конечно, глубокий смысл в этом есть — все там будем, но зачем напоминать о неизбежном в праздничный день?

— Духи! То есть туалетную воду для мужчин. Дорогую, — придумал Марк.

— Не подходит. Вспомни, что случилось с бутылкой «Kenzo»?

— А что с ней случилось? — удивился Марк. — Стоит себе, как новенькая.

— Вот именно «как новенькая»: не нужен ему парфюм. Никакой. Ни дешевый, ни дорогой. «Мужчина должен пахнуть мылом, а не духами», — процитировал я идиотское присловье Кирыча.

Марка перекосило. Я с ним согласен, но бороться с предрассудками Кирыча также бесполезно, как и с марусиными страхами.

За окном опять грохнуло. Марк ойкнул и пригнулся. Надо чем-то отвлечь его от природных катаклизмов, иначе он и впрямь полезет под диван.

— Может ему плюшевого медведя подарить? — сказал я заведомую глупость.

— Точно, — не понял шутки Марк. — Сиреневого. Из «Детского мира». Прикрепим ему табличку «Кирилл» на шею и дело в шляпе.

— А мы в луже, — осадил его я. — Я очень сильно удивлюсь, если после торжественного вручения «винни-пуха», празднование не превратится в панихиду.

Марк обиделся. Осадки сказываются на марусиных мыслительных способностях самым губительным образом.

С той поры, как вес Кирыча преодолел отметку «105», его характер стал стремительно портиться. Теперь все съестное он проверяет на предмет калорийности, сверяясь с какой-то загадочной таблицей. Я могу лишь догадываться, что в ней написано. Полагаю, что картофельные чипсы проходят по разряду «смертельно опасные яды», потому что, когда я вскрываю очередной хрустящий пакет, Кирыч смотрит на него так, будто в блестящую фольгу упаковано 500 граммов чистейшего кураре. Чтобы не подвергать свой организм опасности, Кирыч демонстративно уходит на кухню, где его ждет пара вареных морковок и свекла. Этот низкокалорийный набор я вежливо именую «усладой вегетарианца», а бессердечный Марк — «кормом».