Олег Ермаков - Иван-чай-сутра

— Мёлки! Кшить! — закричал Горухта, пытаясь отпугнуть кошек. Но те вцепились намертво. Тогда он схватил полено и швырнул в них. Кошки только пригнулись, прижав уши. Горухта подбежал, цапнул рыбину корявой пятерней, совершенно не опасаясь кошачьих зубов, и только тут они отступили.

— Мёлки! — закричал он гневно на кошек. — Горухта детель! Дублий Горухта. Споймай рыбицы!

Кошки жалобно запели, дергая хвостами. Горухта еще раз показал добычу гостям и отправил ее в мешок. Кошки загнусавили еще жалобнее. Горухта строго на них посмотрел и что-то спросил. Кошки буквально заплакали по-детски. Тогда он вынул еще по рыбешке и кинул на пол. Кошки тут же превратились из детей в фурий: «Аааммххррыррр!»

— Буина, израдец, ты будешь кормить порося?!

Горухта завязал мешок и вышел в сени. Вскоре он вернулся и принялся растапливать печку. Старуха села возле буфета.

— Принеси воды, — сказала она.

Горухта возился с поленом, щепал лучины большим ножом с отломанным мыском и закрученной изолентой рукояткой.

— Курам налей, бусе дай, — продолжала старуха. — Хто твой казатель? Шоб ты без буси делал? А буся жедати. В роте пересохло. Свежанькой водички-то дай бусе. Из студенца. Бяги счас же, не мудити.

— Аа! Буся! — закричал Горухта, раздувая огонь.

Когда дрова хорошенько занялись, он выскочил на улицу, загремел ведрами. Кошки сидели в позе сфинкса на часах перед мешком. Глаза их были расширены, но если в мешке происходило какое-то движение, — расширялись в полмордочки.

— Лишеник ты, наследок поллитры. Бес лесовой. Хорошо еще, нет в округе лавок. А то б и сам в батьку — пропил бы поросенка, петуха, кур, да и меня, бусю. Буина? Митяй? Уйшел? — Старуха как будто прислушивалась. — Рыбник голожопый. Сшей сабе шубу из рыбьего меха. Людям на похуханье. Чапле на грех. Сыт ли будешь с тыю рыбли? Драный кот. — Она закашлялась, перевела дыхание. — А вы, значит, не з Туруханова? Штой-то зачастили в наше нырище иностранники. Григорь Фанасич приезжал. Посля за им, как будто изымать хотели. Што за люди. Кажуть из Хорода. Забеспокойничал народ. Прещение какое-то во всем… А, киса, киса, иде мои котики?

Оба зверька оглянулись на старуху, но только один оставил свой пост и вспрыгнул к бабке на подол, капризно замурлыкал.

— Дал жа он рыбки?

Кошка возмущенно вскрикнула. Она явно обманывала старуху.

— Чую, что дал, но мало, жлобина, — заключила старуха, гладя спину зверька.

Печка разгоралась. Кир взглянул на Машу.

— Чую, — повторила старуха, вставая и уверенно направляясь прямо к мешку. Кошки заныли. Старуха склонилась, развязала горловину, запустила внутрь руку, достала рыбку и бросила на пол, потом вторую. Тут звякнули ведра в сенях, дверь распахнулась и в избу вошел Горухта.

— Буся! — крикнул он, метнувшись к старухе, но вырвать мешок не посмел, только схватил ее за руку и закричал в ухо: — Буся! Кый буся! Не леть! А! Буся-а!!

Лицо его приняло просительное выражение. Но старуха была неумолима. Она вынимала рыбок и те шлепались на половицы, под нос кошкам, в торопливости забывавшим урчать. На ресницах Горухты блеснули слезы. «Кый буся… — лепетал он, — ипат калный, лихня, хх-хы… Не леть, не леть рыбцю мёлкам… хх-хы».

— Ня будешь рядиться на Лымну без спросу, — приговаривала старуха сурово, — лишеник. Стерво. Пездун бусин.

— Горухта добле, добле Горухта, — хныкал Горухта, беспомощно глядя на старуху.

Наконец та остановилась.

— Ладна. Остальное почисть. Жарь. И дай бусе пить.

Горухта схватил мешок и вынес его в сени. Старуха вернулась на место, передвинула стул ближе к окошку, под солнечный луч. Горухта зачерпнул ковшом воды и подал старухе, та приникла сморщенными губами в пигментных пятнах к воде, сведя светлые брови на переносице, и в этот момент стала похожа на какое-то странное древнее животное. Кир с Машей молча на нее смотрели.

— Фух… Сладкая… — Напившись, она обтерла губы концом темного платка и сказала: — Чаю-то поставь… — Она повела лицом в сторону гостей, безошибочно угадывая, где они. — Куды они йдут? Дявчонка с мальчишкой?..

Насупленный Горухта принялся начерпывать воду в чайник, начерпав, поставил его на огнедышащий железный круг, сняв перед этим с него заглушку, и вышел в сени. В избе пахло дымом, плесенью, рыбой. Луч солнца освещал пол-лица старухе, но быстро переместился, упал на комод с немыми часами. Голубоватый дымок стлался над печкой.

Кир не знал, хорошо ли здесь оставаться дольше, завтракать. Старуха с дурачком были бедны. Но у него почему-то не хватало ни сил, ни желания взять прямо сейчас, собраться и уйти. Ему просто не хотелось снова остаться наедине с Машей. Вчера у него было такое впечатление — там, на речке, — что еще миг — и она ускользнет от него навсегда, как рыба или какое-то существо, выдра, что ли. Это был реальный глюк.