Олег Ермаков - Иван-чай-сутра

— Птича… Тихо!

Покрытое светлой щетиной похудевшее загорелое грязное лицо Кира напряглось. Он сейчас был похож на какого-то сумасшедшего, слушающего голоса . Он поглядел сквозь метелки трав на Маню.

— Это у тебя над ухом, — откликнулась Маня, встряхивая тусклыми немытыми волосами, перехваченными разноцветным жгутом, — комар.

— Значит, это должен быть мутант! — воскликнул Кир. Он снова прислушался, но было тихо.

— Обычный зазеркальный комар, — сказала Маня.

И они пошли дальше в густых травах среди одиночных тощих деревцев. Кир тащил рюкзак, Маня палатку на ремне Кира. Нет, было тихо, обычный серый день. Их обступали только бледные фигуры берез в зеленых накидках, травы и птицы.

Время от времени в окружающем пространстве то там, то здесь раздавался выстрел, второй. Но ни с одним стрелком они не столкнулись. По правде, им меньше всего этого хотелось. Впрочем, после встречи с нелепым туристом-себе-на-уме в махновских очках им вообще не попадался ни один человек. Почему-то люди оставили эту землю. А на самом деле, когда долго не встречаешь людей, начинаешь испытывать такое чувство, будто попал в вакуум. И его не заполнить никаким пташкам. Кир бывал, что говорится, на природе , с друзьями, с Маней на Радуге, в Крыму, но впервые он оказался в такой дыре. Ему не по себе было и… короче, он устал от всей этой стрекочущей и каркающей живности и чвакающей земли под ногами. И мечтал побыстрее вернуться в царство асфальтированных путей и высокоскоростных соединений ADSL.

— Я бы сжег все эти наркоманские книжки, — раздраженно бросил он через плечо.

— Это не отменяет существование комара как вида.

Небо хмуро нависало над тускло-зелеными деревьями. Солнце не показывалось дня три. Трудно было определить, где они находятся… И, кажется, девушке это нравилось. А ее спутнику — нет. Он любил определенность. Любая недоговоренность, двусмысленность его раздражала. А Маня считала, что нет ничего на свете скучнее, когда все расчислено, заранее известно, задано. Кир защищал стабильность. Маня обзывала его одномерным, Кир ее — шизофреничкой. И Кир чувствовал, что виснет. Еще бы! Сохранять работоспособность и быстродействие в условиях, когда весь мир завис ! Навис над тобой бессмысленными облаками и смутными аватарами, внес неразбериху в службу «Дата и время», как будто здесь какой-то другой часовой пояс: время явно не московское, но и неизвестно какое, и утром оно совсем не такое, как вечером, а тем более ночью. Если это игра, то Кир совершенно не понимает ее правил: ибо их здесь просто нет! Блуждать, разыскивая дорогу и при этом натыкаться то на пьяных Кантров, то на Борда, — так он окрестил Алекса, что означало на языке закоренелых юзеров «доска объявлений, древовидный форум» (а разве он не дремуч и не древовиден? И на форуме у него тараканы, вири и крокозябры), то на Кабанью Морду, персонажей со своими непонятными какими-то левыми раскладами , как говорит Маня, — мало удовольствия.

К мифической Дальней Реке они так и не пробились, заплутав в торфяниках, и ночевали на берегу черной большой лужи. Чай можно было и не заваривать: цвет воды напоминал крутой чифирь. В воздухе бесновались комары, было душно. И в довершение всего Маня утопила рюкзак. Неосторожно поставила его на кочку, казавшуюся ей основательной, но, рюкзак завалился, едва она отошла, медленно, как бы нехотя перевернулся и на глазах у изумленной Мани почти беззвучно ушел боком в воду, скрылся в густой глубине. Маня думала достать его рукой, но ухватила только кофейную муть. Кир тут же вырубил шест, оставив на конце сук, и опустил его в воду, попробовал зацепить рюкзак. Багор не коснулся дна. Лужа была слишком глубока. Спальники, аптечка и кое-какие продукты исчезли в этой торфяной пасти. Хорошо, что и по ночам было тепло, и они спали, укрываясь куртками.

Выбравшись из торфяников, они остановились в маленькой березовой рощице с сухой землей, пахнущей чабрецом; рощица занимала небольшой участок почти правильной овальной формы и, наверное, от этого возникало впечатление архитектурного сооружения. Странная многоколонная конструкция, изрисованная черными выразительными глазами. Вокруг розовел иван-чай, отбрасывавший отсветы на кору берез. Мане не хотелось уходить из этой рощи. Рано утром в березах пели иволги, она видела этих райски желтых птиц. А говорят, что увидеть иволгу — к счастью. От кого-то она это слышала, то ли от Дзен-Баптиста Васи, то ли от Топора. Но поблизости не было воды, и они пошли дальше по заросшим полям — неизвестно в какую сторону. Определить, где север-юг-запад-восток, они не могли. Смутно они помнили, что жили до путешествия восточнее, и, следовательно, эта местность находится западнее. Вот и все. Хотя чисто субъективно им казалось, что переместились они куда-то все-таки на восток . Здесь наличествовали все приметы такового: замедление времени, чувство потерянности, сны, похожие на явь и явь, напоминающая сон, разбитые дороги, отсутствие связи, смутное подозрение, что за тобой все время наблюдают, столбы без проводов, постоянное ожидание встречи с кем-то или чем-то необъяснимым, подведенный живот, и вообще какая-то скудость во всем, тщета любых усилий стать хозяином положения. И что-то еще неуловимое. Но это мог быть и запад. Например, — после атомной войны.