Константин Кропоткин - …и просто богиня

— Вот и иди, — она встала и скрылась в доме. Чуть позднее муж отправился за ней, а вернулся с известием, что у супруги срочные дела, да и ему тоже пора…

Ушел и я. А точнее, удалился — знакомство оборвалось. Ни она не настаивала, ни я. На ее месте (не удивлюсь, если ты меня читаешь), я б сходил к психотерапевту. Мы думаем, что мы умные. Мы ими, может, даже и являемся, но всего знать мы не можем, нам даже самих себя до конца не изведать. Когда моя жизнь пошла трещинами, я стал у всех спрашивать совета. Я тоже был умный, но почему-то уверен был, что спрашивать совета надо, даже если знаешь, что тебе ответят — и вот нежданно треснет где-нибудь еще, в месте, вполне возможно, самом неожиданном, гной выйдет и заживет рана; и не надо будет нечленораздельно мычать, зачем пошла ты смотреть на умирающих; почему бросила работу в детской клинике и пошла — туда…

Вначале заработал денег. А как запахло жареным, уехал. Не в Лондон, как «главный», и не в Вену, куда слились служки от Алексея на пару пинков повыше. И даже не в Малагу, поближе к теплу.

Выбрал Мадрид. Точнее, его пригород Эль-Эскориаль, провинциально-старинный, претендующий на звание самостоятельного города, но обмануть Алексея было сложно — он влет сообразил, куда стремится этот городок с выложенными камнем улочками, из-за горы будто вставшими на дыбы. Купил квартиру с окнами на скверик из узловатых платанов, хотя маклерша, почуяв жирного карася, впаривала жилье побольше — дом, или хотя бы полдома.

Балкона в квартире не было. Там, где он должен быть, устроили продолжение гостиной — она торчала над улицей издевательским языком. В этот эркер с длинными до пола окнами он поставил кресло-качалку и пальму, чтобы сидеть и, покуривая в условно-тропической тени, смотреть на народ внизу, на узловатые бледные платаны, на небо, оказавшееся ближе, чем в Москве, на суету деревянной двери по другую сторону скверика — там была булочная, принадлежавшая двум братьям-близнецам, похожим на одышливых жаб; дверь все время то открывалась, то закрывалась.

Метраж у квартиры был небольшой, квадратов сто. Но на двух этажах. Внизу — по одну сторону — кухня и столовая, обе похожие на пенал. На другой стороне — гостиная с эркером-щелью и лесенкой, ведущей к спальне под крышей, кабинету и детской. В комнате для девочки место было только для узкой кровати, шкафа и небольшого книжного стеллажа. Вся квартира выглядела какой-то сдавленной, но в детской это чувствовалось особенно.

Когда я появился у него со своим чемоданом — чужой, в общем-то, человек, мы виделись в Москве пару раз у его старшего брата, а перед моей поездкой в Испанию списались по Интернету — он повел себя так, словно мы давно и хорошо знакомы. Я отдал ему пухлый пакет от брата, от себя — конфетно-шоколадную мелочь. Брат Алексея сказал, что он — сладкоежка.

Исполняя ритуал, Алексей пожалел, что я всего только на пару ночей; извинился, что комнатку может предложить только тесную — а кровать только там помещается, а кроме нее есть супружеская, двуспальная, а гостиный диван неудобный… Мне было неловко, я — каюсь-каюсь — заподозрил даже какие-то намерения, которые при наших прежних встречах не угадывались, да и из облика его, тупым топором вытесанного, никак не следовали.

Комнату он мне выделил дочкину. Девочка — черноглазая и темноволосая, что глядела с фотографии у телевизора в гостиной — она жила у матери, у бывшей жены Алексея, из-за которой он предпочел Малаге мадридский город-сателлит, морскому бризу — близость неба и вид на булочную с суетливой дверью.

Рассказывать стал сам, я не просил. Мы сели на кожаный диван (почему одинокие мужчины любят кожаную мебель?), он разлил по бокалам красное вино, чокнулись за встречу, музыка задребезжала. Заработал денег, вовремя смылся, а в Малаге, еще проживая в гостинице, оторвавшись от мучительных осмотров бетонных каких-то уродин, претендующих на звание дома, записался на курсы испанского.

«Ана». Звалась она «Ана». С одной буквой «н» посередине, как это принято среди испанцев. Она давала иностранцам уроки испанского, а он был ее учеником. Собирались, конечно, в казенном помещении, девушка раздавала карточки, долдонила что-то — тут мне и спрашивать было не надо: во всем мире иностранцев учат разговаривать именно так. Алексею было легче, чем остальным — он помнил шесть месяцев на Кубе, куда на практику ездил еще студентом, да и перед бегством из Москвы, спохватившись, полистал какие-то книжки. Мог сказать больше, чем просто «Hola».