Константин Кропоткин - …и просто богиня

— Они не понимают слова «нет». Пять раз спросила, хочу или нет, — жаловался Алексей на мать своей бывшей жены (как зовут бывших тещ?), которая все хотела угостить его паэльей. — Так достала, что я чуть матом ее не послал.

— Другое отношение к словам, — предположил я. — Сам же говорил, что они любят обещать. Не различают, наверное, где отказ, а где ожидание, что тебе понастойчивей предложат. Вот и уговаривают.

— Что я, красна девица, чтобы меня уговаривать?

— Не девица.

Я заговорил о погоде и о новых планах. Бильбао посмотрю в другой раз, а сейчас поеду на юг, где наверняка тепло:

— Сяду на поезд и поеду.

— Машину лучше возьми.

— У меня прав нет.

В его взгляде мне почудилось презрение — разве можно жить без машины? как ты вообще живешь без машины? живешь ли?

— Так почему вы развелись? — мне захотелось поставить точку в этой банальной истории.

— Не сошлись.

— Ругались?

— Ну, она-то кричала. Эти испанцы всегда кричат. Хорошо им — кричат, плохо — тем более.

— А ты чего ж не кричал?

— А чего воздух зазря сотрясать?

Ага, мысленно кивнул я, а теперь плачешься чужому васе.

На следующий день я уехал. Едва закрыл дверь подъезда и с грохотом покатил чемодан по булыжникам в сторону железнодорожной станции, как забылся и Алексей, и его жизнь, показавшаяся мне такой же сдавленной, как и его квартира.

Поездка в Испанию была спланирована на двоих, но случились служебные обстоятельства, я поехал один — и не пожалел, научившись в Кордове, прямо на площади у церкви, бывшей когда-то мечетью, танцевать фламенко. Черная, похожая на жука, испанка, плясавшая вечером на уличном, полусемейного формата, празднике, показала мне, как переставлять ноги и как крутить рукой — срываешь плод, надкусываешь его и выбрасываешь — и рука, совершив дугу, взлетает снова, за новым фруктом — яблоком, конечно, плодом запретного знания.

До Малаги я тоже добирался поездом — дорого, прав Алексей, но зато я посмотрел, как высыхает страна ближе к югу, все больше напоминая черствый хлеб — и это в начале мая.

По всей Европе шли дожди, в Москве, как прилежно докладывала по утрам телефонная трубка, даже снег шел. Меня же провяливало солнце, не теплое уже, злое, жалящее: всего раз я позавтракал на гостиничной террасе, а лицо почернело в головешку, обнаружив и намечающуюся, еще слабым мелком прочерченную, сеточку морщин — глядя на себя по утрам в гостиничное зеркало, я мог предположить, каким я буду стариком. Если я им, конечно, буду.

Десять дней показались вечностью — не потому, что было скучно, а потому что много всего произошло; я отключился от внешнего мира напрочь, и, когда вновь оказался в Эль-Эскориале, возникло чувство, что это город из сна, виденный, но как-то смутно.

В последний вечер Алексей предложил пойти на уличный праздник. Какое-то национальное меньшинство шумно праздновало какой-то свой праздник, для чего раскинуло в центре Эль-Эскориаля два больших шатра.

— Я приглашаю.

Он хотел выписать себе индульгенцию, кормить меня тем, чем он хочет. На пластиковом столе в пластиковых тарелочках появились пирог с грибной начинкой, копченые рыбешки, жареная морская мелочь. Вино — белое, кислое, в гофрированных стаканчиках.

Нравится ли, не спрашивал, и похвалы не ждал — чувствовались повадки человека, привыкшего раздавать приказы.

— Сколько на тебя народу пашет? — перекрикивая толпу, поинтересовался я.

Оказалось, что пара-тройка десятков.

Пока я отсутствовал, в гостях у него побывали родители, московские учителя. Счастливая учительская семья, как мне еще брат Алексея рассказывал: отец — физик, мать — учительница начальных классов. Уже на пенсии, но дают частные уроки на дому. Не ради денег дают, а из любви к предмету. Съездили на день в Мадрид, по лесу погуляли, встретились с Соней (дочку Алексея «Соней» зовут). Привезли ребенку русские сказки, переведенные на испанский. Разговаривали больше жестами, хотя «Соня все понимает». А еще больше играли.

— К ней домой ходили? Или у тебя?

— Нет, в парке у школы, как всегда.

На фотографиях, которые Алексей показал мне с экрана своего телефона, пожилая женщина — круглолицая, с короткой седой стрижкой и ярким румянцем — была с девочкой одна. Сидя с ней на скамейке, листала книжку или в бескрайней радости хлопала в ладоши, глядя, как девочка качается на разноцветных брусьях.

— А где твой отец? — спросил я, думая, что он-то наверняка худой, костистый и похож на невыспавшегося Дон-Кихота.