Иван Зорин - Дом

Лысый, махнув рукой, отвернулся.

Было душно, собиралась гроза. В углу на высокой треноге громоздился телевизор. Показывали «Преступление и наказание».

— Такое только по молодости и можно, — опять встрепенулся лысый, указывая на экран. — Убить, а потом каяться… — Достав платок, он громко высморкался. — Я с юности ниже травы был, всем дорогу уступал: «Ах, тысяча извинений, вы мне, кажется, на ногу наступили!» А теперь бы раздавил гадину и — радовался!

Он сжал кулак, из которого «фигой» торчал кончик платка.

— В на-ашем возрасте крыша у всех е-едет, — не поднимая головы, хмыкнул рыжий.

— Но — в разные стороны, — фыркнул толстяк.

Однако лысый гнул своё.

— И в институте лучшим был. А толку? Место получил самое гадкое, нищенское. Ишачил за всех, а меня ещё жизни учили…

Откинувшись, он стал раскачиваться на стуле.

— Зарплату прибавляли редко и всё с идиотской присказкой: птица по зёрнышку клюет!

Он надулся, как кот, и, наклонившись, стал собирать в горку хлебные крошки. Соседи продолжали сосредоточенно есть, время от времени вытирая коркой сальные губы.

— Что-о это вдруг тебя разо-обрало? — уткнувшись в тарелку, буркнул рыжий.

— Не вдруг! — вспыхнул лысый. — Давно чувствую, попользовали, да бросили!

— На том свете зачтётся, — вставил толстяк.

Лысый пропустил мимо.

— И где справедливость? — стучал он по столу ногтем. — Я и мухи в жизни не обидел, а в итоге… — Расставив пятерню, стал загибать пальцы. — Денег не нажил, жену увели, дети отвернулись. — Его лицо залила краска. — И правильно, чего с меня взять…

— Так ты, значит, из-за жены? — оживился толстяк, поправляя очки с выпуклыми линзами, которые делали его глаза как у рыбы.

— Да не в жене дело! Хотя и она, уходя, бросила: «Сам виноват!» Что не воровал, как её новый? — Он повысил голос. — Что никого пальцем не тронул?

На них стали оборачиваться. Склонив набок головы, в пластмассовом стакане блекли маргаритки. За соседним столиком расположилась молодая пара.

— А я не наелась, — засмеялась девушка.

— Ну, ты даёшь! — восхищённо улыбнулся парень. — Уплетаешь, будто на собственных поминках!

За столиком у окна поморщились.

— А у ме-еня всё было, — надкусил гамбургер рыжий. — Своими руками сча-астье сколачивал! — Он покосился на лысого. — Только дураки по кру-упице собирают. Жену, когда по магазинам ездила, шофёр ка-араулил. А сбежала с моим приятелем. Эстрадный пе-евец, известности захотела…

— Обычная история, — вынес приговор толстяк.

Закусочная гудела, как уличный перекрёсток. Входящие тащили за собой тени, которые, казалось, жирели на глазах, плющась под низко висевшими лампами. «Что же ты наделал? — плакала Соня Мармеладова на плече у Раскольникова. — Как же теперь жить будешь?»

— Туфта какая-то! — не удержался лысый.

Разговор не клеился. Долго ковыряли зубочистками, разглядывали зал.

— Готовят здесь на скорую руку, а нам спешить некуда, — ухмыльнулся толстяк, расстёгивая воротник. — Повторим? Когда ещё случай подвернётся?

Его соседям сделалось не по себе. Они вдруг припомнили всю свою жизнь, ощутив её время, как воду в бассейне, где потрогали каждую каплю.

— А я свои годы в семье провёл, — с неожиданной серьёзностью признался толстяк. — Как в тюрьме. После свадьбы в жене всё раздражать стало. Сразу сбежать не решился, а потом дети пошли. Так она ещё упрекала! Ты, говорит, плохой отец! А почему я должен быть хорошим? Меня что, готовили? Или от природы? Когда в гости уходила, поверите ли, радовался, как мальчишка, оставшийся дома один.

Он приподнял очки, и, не снимая, протёр стёкла двумя пальцами.

— Так и прожил — что не жил.

За окном сгустились сумерки. Полетели первые капли.

— У вас хоть де-ети остались, — тихо произнёс рыжий. — За-авидую…

Толстяк скомкал салфетку.

— Нашёл чему! Выросли зубастые, думают в деньгах счастье — такие не пропадут. Но и счастливы не будут.

— Теперь даже нищие на деньгах помешаны, — поддержал разговор лысый. — А всё из-за таких!

Выставив палец, он едва не проткнул рыжего.

— Да я-то зде-есь при чём? — передёрнул тот плечами. — Разве человека сде-елаешь хуже, чем он есть?

— Нечего на людей пенять! На себя посмотри! Скольких пустил по миру?

— Да у-уймите же его! — взвизгнул рыжий. — Прицепился, как репей!

Толстяк затрясся от смеха:

— Ну что вы, честное слово! Как дети!

Он снял очки, но глаза под ними оказались такими же — рыбьими.

— А помнишь, — бесстрастно обратился он к рыжему, — как привёл домой любовницу и устроил перед ней спектакль? С жиру бесился, а решил показать, как тебе плохо, и жене сцену закатил?