Иван Зорин - Дом

— Тугоухи, кривоглазы, суеносы…

— Пихуны, рогачи, кусаки! Норовят встать над тобой, как числитель над знаменателем!

— Шаркуны, топтуны, проныры! Только и слышишь: «вась-вась, вась-вась…» А женщины? Кобылы, вертихвостки…

Щёлкнули пальцами, цокнули языком.

— Свистушки, охмурялки, кудахталки…

— Жужжалки с когтями-локтями!

— …ляги-приляги…

— …жабьё-бабьё!

Пауза.

— Что-то мы разбубекались.

— Сорвались с цепи.

— Зато общий язык нашли. — Засопели. — Между нами, у психиатра я всё же побывал. Мозги-то совсем набекрень.

— Тем более сойдёт с рук.

Хрипло рассмеялись.

— Выходит, нормального повесят, а психа — простят?

Пауза.

— А про стену ты правильно сказал… Всю жизнь её возводим, а под конец и самим за неё не выйти.

— Мне вообще-то врач запретил — говорит, возбуждает… Руки, и правда, чешутся.

— А чего тянуть? Раз-два-три-четыре-пять, мы идём искать, раз-два-три-четыре-пять, ты залезла под кровать?

— Да, хоть вздохнём свободно.

— А у Лиды, откровенно говоря, у самой крыша едет. Без совета батюшки Никодима шагу не сделает! Через слово крестится, будто в церкви, а чуть что, про Бога. И уверенно так, точно волосы у Него пересчитала. Я вчера не выдержал. Бог, говорю, вроде государства, персональной ответственности не несёт. И судиться с Ним бесполезно. Думал, горячиться начнёт. А она только блаженно улыбается.

— Счастлив не тот, кто нашёл истину, а кто убеждён в своей лжи. Но что же ты психиатру о Крысе не рассказал, когда про наследственность спрашивал?

— Это чужая кровь! Чужая!

— А Лиду ты зачем прогнал?

— Лиду?! Она сама! С Александрой Мартемьяновной не поладила!

— И в стене появилась трещина? Я понимаю, надоели сцены, её богомольность.

Всхлипнули.

— Ну, а кто сына за «двойки» бил? Кто приговаривал: «Ничего, свой зуб языка не откусит»? Кто за себя отыгрывался?

Раздалось плаксивым голосом:

— Лида нехорошая, а мамочка добрая, и к чаю у неё клубничное варенье.

Александра Мартемьяновна хлопнет входной дверью. Яков Кац вздрогнет и бросится её встречать, в последний раз кинув взгляд на отражение в зеркале.

Но всё это ещё далеко впереди: и гигантское платье Саши Чирин а , в которое она едва будет вмещать свои жирные телеса, и попеременное пребывание в квартире Лизы и Лиды, дочерей Авессалома Стельбы, и лысина Якова, и его учительство в школе, куда пришёл в первый класс, и куда задолго до того, как её закончил математик Матвей Кожакарь, заглядывал Людвиг Циммерманович Фер. А пока Саша Чирин а , энергичная дама средних лет, встретив на пороге приёмного сына, с облегчённым сердцем узнала, что он дал Исмаилу Кац от ворот поворот, и на радостях достала к чаю банку свежего клубничного варенья. У неё хватило такта не спрашивать, как прошла встреча с дядей, хотя её распирало от любопытства, зачем приезжал Исмаил Кац. А он прилетал не зря. После исчезновения Нестора его квартиры остались без присмотра, и он передоверил их Луке. А как представитель заокеанской сети закусочных, договорился на месте дворовой беседки поставить их павильон. И то, что не удалось землетрясению, ветру и эпидемиям, оказалось под силу торговле — мир ворвался через пробитую брешь, хлынул крысиным нашествием, неся чуму новых порядков. Как ни отгораживался дом, как ни обособлялся, а теперь, вытащенной на берег рыбой, бился в их сетях. Двор заполонили чужие машины, которые бросали где попало, и им отвели место, вытоптав цветники в палисадниках, а мост через канал напоминал в час пик муравьиную тропу, так что каменные львы, о которых постоянно тушили окурки, казалось, поджали хвосты. Жильцы, соблазнённые близостью готовой кухни, больше не обедали дома, от заморской еды толстели, мучились несварением желудков, от неё пучило живот, но они не обращали внимания. Закусочная была под боком, светилась, как детский аттракцион, и многие пошли в неё работать. И домовые книги включали теперь истории, произошедшие в закусочной, но касавшиеся посторонних. Неизвестно, когда перо Луки засвидетельствовало следующий эпизод, вошедший в них библией увядших маргариток.

Лысоватый мужчина в закусочной отодвинул бумажную тарелку, обвёл взглядом лакированный интерьер:

— Ненавижу это!

Сидевший напротив усмехнулся:

— Щи дома вку-уснее?

Он слегка заикался, рыжие волосы забивала седина.

— Ну, если их лаптем! — оскалился третий, такой толстый, что занимал половину стола.