Иван Зорин - Дом

− Куда? В психушку? Как отец? Так, она и здесь есть.

И, поднявшись, Яков сухо откланялся.

«Хоть позвони!» − сунул ему визитку Исмаил. Разжав на улице вспотевший кулак, Яков прочитал: «Лю. Ци. Фер». Он скомкал визитку и, как змею, швырнул в урну. Исмаил Кац заказал ещё пива, пристально глядя на усатого бармена, а, расплатившись, не удержался: «И за что ты нас не любишь?»

А Яков Кац после отъезда Исмаила зачастил в подвал «катать» шары, с математической точностью вычисляя удары, разбрасывающие их по лузам, так что бильярдисты прозвали его Академиком.

Саша Чирин а , не поладив с кровным сыном, всю заботу отдала приёмному: холила его, лелеяла, чтобы по прошествии лет превратиться для него в Крысу. К этому времени Яков Кац совершенно облысеет, прикованный своим страхом, будет по-прежнему жить с приёмной матерью в одной квартире и, поменяв двух жён-близняшек, дочерей Авессалома, будет скрашивать одиночество с единственным «другом».

«Из своего времени, как из платья, не выпрыгнуть, из него даже носа не показать!» − будет думать Александра Мартемьяновна, которую язык уже не повернётся назвать Сашей Чирин а . Вокруг всё поменяется, и жильцы, как Молчаливая, будут говорить на языке, которого она не поймет. Но будет грешить не на себя, а на испорченное, с дефектом время, считая, что в сутках стало не двадцать четыре часа, а гораздо меньше, раз они пролетают, как стрижи за окном. Раньше она успевала за это время сменить трёх любовников, насолив каждому из них и каждого приголубив, а теперь, едва проснувшись, уже снова стелила постель. Александра Мартемьяновна растолстеет, точно приобретёт слоновую болезнь, и ей придётся выбросить все платья. Идя по стопам Изольды, она окунётся в немощи, которые будет носить, как ордена, в квартире запахнет лекарствами, всюду заблестят стеклянные пузырьки с ватой над цветными драже. Теперь она без осуждения будет вспоминать привычку своего мужа опрокидывать на ночь стакан вина и незаметно для себя пристрастится к спиртосодержащим каплям, уверяя себя, что пьёт их из-за больного сердца, будет искать в них забвение. «Молодость изучает мир, старость − свои болезни, − глядя на приемную мать, будет думать Яков Кац. — Но и то, и другое непостижимо». Вдобавок ко всем причудам Александра Мартемьяновна станет вегетарианкой, питаясь одними морковными котлетами, приправленными травой. «Ослица! − буркнет раз Яков, глядя с какой неукоснительной последовательностью она поглощает разложенную на тарелки зелень. — И такая же упрямая!» После университета Яков устроится в ту же самую школу, где учился, преподавателем математики, словно доказывая, что время не стоит на месте, а бегает по кругу, и ему, глядя на парту, за которой сидел, покажется, будто ещё не раздавался последний звонок, не было выпускного вечера, и он никуда не уходил, изучая дроби, граничные условия и уравнения, среди которых не будет главного — того, что описывает жизнь. По прошествии лет Яков Кац превратится в крепкого, статного мужчину с пухлым животом, пронзительными чёрными глазами и носом, напоминающим извозчика, дремлющего на козлах, но страхи его не отпустят. Из-за них он быстро женится, ещё быстрее разведётся, а, когда ему принесут новорождённого сына, распеленав, для того чтобы усилить его радость демонстрацией мужского атрибута, похожего на индюшачий клюв с соплями, будет смотреть с нескрываемым отвращением, как смотрела на него когда-то его мать, и вместо умиления его охватит непреодолимое желание раздавить это беззащитное существо, как мокрицу, которое пройдёт только, когда сын, закончив школу, станет способным дать отпор. Умирая от собственной бесчувственности, Александра Мартемьяновна будет провоцировать его на ссоры, устраивая сцены, будет с плачем заламывать руки: «Ах, зачем я тебя только взяла!», чтобы потом жаловаться на сыновнюю неблагодарность и, закрывшись в комнате, как удав, переваривать обиду. Её лицемерие станет искренним, она будет по-своему приспосабливаться к тому, к чему приспособиться невозможно − к бездушному миру, в котором не делятся даже мыслями. А возвратившись раз домой, она не поверит ушам, когда услышит голоса, доносящиеся из комнаты приёмного сына.

— Хочется жить другим.

— А мне просто хочется жить!

— Любить жизнь может только наивный.

— Это у меня от отца. «Как себя чувствуете?» — склонился над ним врач. «Отлично!» — улыбнулся он. И умер. Зато мать уже восьмой десяток при смерти.