Иван Зорин - Дом

Внук Академика, Артамон Кульчий, вытянулся рано, и одноклассники просили его достать с полки книгу или сорвать яблоко. Но он всем отказывал. Он был замкнут, вместе с жевательной резинкой вечно перебирал слова, точно ожидал, что они свернутся когда-нибудь в разгадку той бурной ночи, когда пропал о. Мануил. Произошедшее так сильно подействовало на впечатлительного Артамона Кульчего, что одним он с тех пор казался не в себе, а другим — себе на уме. Он не понимал своего детского прозрения, не понимал, откуда взял, что ветру, как языческому божку, нужна жертва, или как одна из её разновидностей — дружба, но чувствовал, что проживает чужую, отданную за него жизнь, и ещё великое множество выдуманных жизней, не в силах отличить вымысел от реальности.

Так он стал поэтом.

Сквозь листву било солнце, Артамон Кульчий, лёжа под могуче разросшимся красным дубом, таким же, как тот, с которого упал его дед, воображал себя им, принимая различные позы, а вокруг стучали о землю жёлуди и, кружась, сыпались «вертолётики». Артамон писал стихи, которые нигде не печатали, но пройдёт много лет и он возьмёт псевдоним, под которым получит известность. К этому времени он похоронит мать, будет возлагать венки с надписью «Родителям» на могилу Архипа и Антипа, так и не разобравшись, кто из них его отец, а кто дядя, и, как с седыми волосами, срастётся с псевдонимом. А ещё через бездну лет, за которую проживёт жизнь длиной в вечность, окажется в схожем положении, точно перенесётся во сне из того погожего летнего денька, когда во дворе представлял мёртвого деда. Было так же жарко, его звали Гаврила Ползун, и в густой траве он чувствовал себя как дома. А ещё позже, совмещая в памяти обе картины, уже не различит их, не представляя, какую увидел раньше, а какую потом, каким было его настоящее имя, а каким псевдоним, глядя на всё, будто со стороны.

— Эй, почему не работаешь? — крикнули с переполненного парома.

— Жизнь — уже работа! — отгоняя шляпой надоевшую муху, огрызнулся Гаврила Ползун. И подумал, что у каждого своя роль, которую играют или с воодушевлением, или через силу. Он горбился на берегу с закатанными до колен штанами и, болтая ногами в воде, лениво сорил брызгами. Река текла, как время, незаметно и быстро, — она казалась одной и той же, точно стояла на месте, хотя была разной, как сны. «Время всегда опаздывает, — думал Ползун, глядя на плывущую вверх брюхом мёртвую рыбу. — И оттого бежит».

Когда-то Гаврила был такой высокий, что, падая, успевал заметить камень, о который расшибёт лоб, но годы согнули его в бараний рог, и теперь он мог чесать пятки, не сгибая колен. «Настоящее, — думал он, — находится там, где мы пребываем, а где отсутствуем, — там прошлое». Была середина лета, с деревьев нет-нет, да опадал жёлтый лист. «Oih, per jullwn geneh toihde kai andrvn…» [1] Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков ( Илиада VI.146 ). — задрав голову, вспоминал Гаврила. Ещё недавно он сочинял стихи, щёлкал автоматической ручкой, ровно через три щелчка записывая слово, чесал от напряжения нос и улыбался самому себе. В стихах он был щедр и дарил кому степь восточнее Волги, кому небо — западнее. Но теперь он устал: лежал в густой тени, перебирая по камушкам прошлое, жевал травинку и смотрел, как тля на седой груди сосёт его пот. Бесцеремонная молодость прибирает к рукам повелительное наклонение, оставляя старости сослагательное. Гаврила лежал с оттопыренными карманами, словно собирал туда исхлёстанные ветром годы, и вспоминал, как легко врал, полагая, что правда — всего-навсего вывернутая ложь, как поддельными ассигнациями расплачивался с женщинами, оправдываясь тем, что за фальшивую любовь платят фальшивыми деньгами, как притворялся немым, когда вокруг были глухи, и как его глаза меняли цвет от сказанного, будто цветы на холоде.

Но мысли с годами тяжелеют, а в карманах вместо табака заводятся лекарства.

«В воспоминаниях рождение путается со смертью», — вздыхал Гаврила, считая облака.

И вдруг запахло клопом. Как в тот вечер. Он сидел за письменным столом, было жарко, но между лопаток у него забегали мурашки, оттого что сбоку упала тень. Он заканчивал стихотворение о том, что мужчина и женщина, словно пузырёк воздуха и капля воды, сотканы из дополняющих друг друга стихий и при соитии исчезают. Он поспешно накрыл буквы пригоршнею, будто поймал воробья. Она взглянула насмешливо, сквозь напудренный парик пробивались клочья чёрных, как дёготь, волос. Оборвав тишину, заговорили, как давние знакомые. Размахивая руками, он рассказал о будущей поэме, из которой наугад выдёргивал строки.