Макар Троичанин - Вот мы и встретились

Григорий Павлович удовлетворённо улыбнулся.

- Флотская привычка к порядку. – Присоединил к бутылке два бокала и коробку давно не виданных и не еденных ею «Мишек на севере» и, подкатив второе кресло, устроился напротив гостьи, почти касаясь её колен. – И вообще - не терплю домашнего бардака.

Она взглянула на него с любопытством. «Чистюля и зануда!» - определила безапелляционно.

- Жаль мне вашу жену, - задала скрытый вопрос, но он не ответил на него, распечатал конфеты и вино, налил каждому на два пальца. – А нет ли у вас случаем красной икорочки? – И снова судьба благоволила ей.

- Найдётся и икра. – Запасливый хозяин добыл из волшебной тумбочки маленькую стеклянную баночку с оранжевыми горошинами и, заодно, початый батон. Вскрыл баночку, отрезал от батона по паре ломтей. – Что ещё?

Она засмеялась.

- Добавьте, если можно, - показала глазами на бокалы. Он слегка порозовел тёмными скулами и долил до верха. – Что-то с непривычки в горле першит, - оправдывалась она, густо намазывая на ломоть икру.

- У вас испорченные вкусы, - заметил он брезгливо, глядя на несоразмерный бутер.

- Что делать? – деланно вздохнула Мария Сергеевна. – Уж мы так привыкли, по-сермяжному. Ну, что, вздрогнем? – Он усмехнулся и поднял бокал. Они слегка чокнулись, словно бережно поцеловались, и слаженно высосали виноградный эликсир до дна. – Знаю, что это вино не хлобыщут стаканами, знаю, но что делать, такая уж уродилась с испорченными нравами во всём, и делаю всё по-своему, уж не обессудьте, дорогой Григорий Павлович. – Она откинулась на спинку кресла. – Ой, кажется неприлично забалдела. – Неуверенно дотянулась до бутерброда, откусила разом полкусмана и, роняя икринки на колени, смачно зажевала, показывая чуть пожелтевшие от никотина зубы. – И вообще – мне сегодня всё можно, не так ли? Вам правда понравилось моё истошное голошение?

- Правда, - серьёзно ответил Адамов. – У вас на редкость чистый, густой и завораживающий тембр, а голос подчинён не технике, которой у вас нет совсем, а волнениям души, что и подкупает слушателей больше, чем правильное пение профессионалов. Вам надо учиться, - опять настаивал на своём.

- Нет уж, увольте, - опять отказалась она. – Есть у вас какая-нибудь музыка? Хочу танцевать! Нет, давайте лучше ещё дербалызнем вдогонку, чтобы ходуны двигались свободнее. – Адамов критически посмотрел на неё, оценивая состояние пьянчуги, но всё же подчинился и налил по полбокала. – Жмотитесь? – Мария Сергеевна пьяно засмеялась и рывком выпрямилась в кресле. – Ну и хрен с вами! – Ей было весело, легко, и всё на свете – трын-трава. – Я сегодня добрая, пушистая и всех прощаю, даже… - она ясно вдруг увидела осуждающее покачивание лохматой головы Ивана Всеволодовича. – Да провались ты пропадом! – Адамов даже вздрогнул, услышав такое приятное пожелание, отнеся его, естественно, на свой счёт. – Да нет! – она громко захохотала. – Не вы! Вы не вздумайте никуда пропадать. Лакаем! За тех, кто в море! – Взяла бокал и громко чокнулась с Адамовым. – Поплыли, - и в один приём, по-пирамидоновски, не чувствуя ни вкуса, ни запаха элитного вина, вылила в талантливую глотку. – Всё! Хочу танцевать! Хочу!

Хозяин встал, подошёл к телевизору, уловил на каком-то музканале более-менее спокойную ритмичную музыку, вернулся к гостье, галантно склонился, подав руку и помогая осоловевшей даме подняться.

- Прошу.

- Я сама, - но руку, однако, подала и, тяжело поднявшись с кресла, сбросила согревающий свитер, оставшись в сценическом декольтированном платье, положила руки на плечи кавалера, а он, обхватив её за оголённую спину, повёл в медленном танце. Да танцевать-то, собственно говоря, было негде, к тому же, потоптавшись почти на одном месте, она почувствовала, что он, мешая движению, прижимает её к себе всё сильнее и сильнее, и вот уже трепетная холодная ладонь скользнула за низкий вырез платья и, не встретив возражения, принялась нащупывать замок молнии.

- Я сама, - она с трудом вырвалась из цепких рук, - не люблю, когда меня раздевают. – Подошла к кровати, привычно расстегнула молнию, стянула вниз блестящее длинное платье, упавшее к ногам словно шкура змеи во время линьки, перешагнула, аккуратно сняла и положила на платье нижнее бельё, залезла под одеяло и отвернулась к стене.

Когда половой акт закончился, не вызвав ни удовлетворения, ни вообще какого-либо впечатления, словно привычная медпроцедура, она, не медля, поднялась и начала скоро одеваться.

- Ты куда? – приподнялся он на локте, обнажив неприятную черноволосую грудь.