Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

– Понял! – доктор рубанул сжатым кулаком воздух. – И отвечаю как фронтовик фронтовику: имеется у нас и корабль многоразового применения, и кое-что получше. Придет время – услышишь!

Таксист лихо рванул переключатель скоростей.

– Я вас, братцы, если не возражаете, по-русски, с ветерком домчу! А? И не надо никакой десятки сверху, как договаривались… Черт с ней, с десяткой… Главное, чтоб и у нас тоже было! А когда есть… Это дело! – повторял он.

Несмотря на осведомленность в вопросах космонавтики, доктор несколько грешил против истины, утверждая, будто у американцев нет орбитального причала для «Колумбии». Такой причал разрабатывался. Это была боевая космическая станция, оснащенная лазерным, атомным и другим новейшим оружием; сам же «челнок», нашпигованный экспериментальными разведывательными приборами и военным оборудованием, предназначался для бесперебойного вывода блоков боевых станций на орбиту, для заброски спутников-шпионов и спутников-убийц, для минирования околоземных трасс, по которым летают советские корабли, – Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства – НАСА – окончательно превратилось в придаток Пентагона. Журналы «Бизнес уик», «Авиэйшн уик энд спейс текнолоджи», газета «Нью-Йорк Таймс», другие издания подробно расписывали космические амбиции голливудского актера, угрожающего миру на земле. И Сергеев, прекрасно зная истинное положение дел в Хьюстоне на мысе Канаверал, ощущал теперь горечь оттого, что эти когда-то мирные центры превращаются в военные базы.

Испытывая противоречивые чувства, Саня простился с атлетом у проходной (Диму они высадили еще в Москве) и, размышляя над событиями дня, медленно направился к дому. Состояние было гнетущим, мысли перескакивали с одного на другое. Он представил Лешину одиночку в госпитале, профессора Хмырьева и подумал, что люди еще не научились по-настоящему любить, уважать ближних, потому что любить ближних – это обязательно любить себя и тех, кого давно нет, и тех, кто рядом, и тех, кто будет, и уже открытый мир, и еще непознанный.

Глубоко вздохнув, Саня поднял голову и только тут – впервые за прошедший день – почувствовал, что уже дома, в Подмосковье, летний вечер настоян на тонком аромате трав, цветов, смолистой хвои, отчего-то пряно пахнет свежим сеном, в бездонной вышине призывными маяками светят звезды, и хочется просто жить, не отрываясь, смотреть в темное небо, мечтать, веруя, что хорошее непременно сбудется, как после долгой ночи приходит восход солнца. Ему захотелось обыкновенного тепла, счастья, и чтобы не нужно было думать о насущных проблемах, о завтрашнем дне, а спокойно плыть по реке времени, впитывая неповторимость и красоту мира. Но на планете, несущейся сквозь пространство, лежал, умирая, его друг Лешка, и Саня устыдился своей слабости. Ему снова сделалось безмерно тяжело; ноги сами свернули на узенькую тропку, и он пошел в противоположную от дома сторону, еще не зная, куда и зачем.

Он шел к Гагарину.

Шел без цветов, в выгоревшем спортивном костюме, шел ночью, казалось, беспричинно, просто так, чтобы только немного постоять у памятника; сердце отсчитывало шаги, в ушах надрывно названивала одна и та же фраза: «Он всех нас позвал в космос… Он всех нас позвал в космос… Он всех нас позвал в космос…» Фраза принадлежала американскому астронавту Нейлу Армстронгу, и хотя Александр Сергеев никогда не видел Армстронга воочию, он верил, что человек, первым ступивший на Луну и сказавший такие честные, замечательные слова о Гагарине, не может быть подлецом, он обязательно настоящий парень, и когда-нибудь он, космонавт Сергеев, встретится с ним на мирной земной орбите, на Луне или Марсе, и, ощущая равную и одинаковую ответственность перед вечностью, они стиснут друг другу руки в крепком мужском пожатии. Саня знал: в тот день, когда страны и народы навечно забудут о распрях и гегемонистских устремлениях, человечество обретет изначальную свободу, дарованную ему природой. И станет бессмертным. Гагарин, проживший яркую, точно молния, жизнь, приближал этот день всеобщего братства. Он позвал человечество к звездам, в бесконечность, он подгонял историю, торопился, боясь опоздать.

Никто не знал точно, как погиб космонавт-один, – он унес с собой свою тайну. В акте расследования, проведенного Государственной комиссией, обстоятельно расшифровывалась только причина катастрофы, отказ материальной части, попросту – самолета УТИ МиГ-15, на котором Гагарин работал в зоне с полковником Серегиным, опытным, мужественным асом. Вглядываясь в бронзовое лицо Гагарина, подсвеченное прожекторами, Сергеев, словно ожидая ответа, мучительно пытался проникнуть в загадку последней минуты, постичь, угадать, что кричал по переговорному устройству Гагарин, когда реактивная машина неуправляемым снарядом неслась к земле, что отвечал Серегин из задней кабины, почему они не катапультировались, не воспользовались парашютом, хотя такая возможность, видимо, была… Космонавт-один, устремив взор к дальнему лесу, из-за которого по утрам поднималось солнце, улыбчиво-недвижный, в легкой куртке с распахнутым воротом вечно шагал через Аллею космонавтов на работу в Центр подготовки и, казалось, думал о марсианских каналах, которые страстно мечтал увидеть вблизи, об облачном покрове Венеры, о друзьях-товарищах, о будущем; он не замечал больше ни моря живых цветов, буйно плещущихся у постамента, ни самих благодарных землян, ни Александра Сергеева, призванного временем и страной продолжить его дело.