Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

– Ну вот, – удовлетворенно произнес он, чувствуя нарастающее волнение. – Ну вот, сейчас обогреемся… Ребята! – крикнул в темноту. – Ключ на старт!

– Подожди, – Дима вынырнул из ночи, будто ворвался из какого-то неведомого пространства с другим, чем наше, числом измерений. – Мы еще колючки принесли.

– Пригодится, – Саня, переломив, как хворост, одну из вязанок, быстро сложил в центре кострища колодец, – Готовность пять секунд… четыре… три… две… одна! – он бросил спичку – и языки голубого спиртового пламени, соединившись с пламенем пороха, охватили веточки кустарника.

– О, – простонал подошедший Леша. – Теперь жить можно. Ни мороз нам не страшен, ни жара.

– Отойдем подальше. На всякий случай, – сказал Саня. – Фирма веников не вяжет, но…

Неестественно ослепительный свет резко, как вспышка молнии, вспыхнул в одной из камер, с шипением перебросился к другим, темень, словно опаленная, шарахнулась в сторону, границы видимого мира раздвинулись, и в пустыне стало светло, будто днем; звезды погасли, по неподвижным волнам песка заплясали причудливые тени.

– Ну, Командир, – оторопело протянул Дима. – Ты даешь. Это же не костер, а автогенный аппарат. Света много, тепла нет. Бр-р-р…

– Потерпи чуть-чуть. Важно, чтобы не треснули камни.

– Мы песок плавим, да? – вежливо, стуча зубами, поинтересовался Леша.

– Нет, – объяснил Саня, когда бушующее в камерах пламя пошло на убыль. – Камни нагреваем. Теперь они не остынут до утра… В корабле, разумеется.

– Елки-палки, как просто, – изумился Дима. – А мы тебе на психику давим.

– Забыли, – сказал Саня. – Нам еще предстоят такелажные работы. Обматывай бинтом руки, забирайся в кабину. Будешь принимать камешки и укладывать в отсек под приборной доской.

– Понял.

– Ты, Леш, страхуешь.

– Есть.

Горючее вещество сигнальных ракет иссякло, пронзительный свет погас, ночь как-то разом придвинулась, сжалась плотным кольцом темени вокруг корабля, но верблюжья колючка потрескивала на удивление весело и не давала мраку сомкнуться окончательно. Поглядывая на желтые языки пламени, Саня перебинтовал себе руки, подождал, пока будут готовы товарищи, и, примерившись, подхватил из углубления около костра раскаленный камень.

– Держи, Димыч!

Неприятно запахло горелой тряпкой, но бинт выдержал.

– Подавай!

Саня снова подхватил и швырнул горячий камень на черные ладони товарища.

– Стоп. Бинт перегорел.

– Подмени, Алексей.

– Есть.

– Держи!

– Готово.

– Лови последний. Как в корабле?

– Сауна.

– Ну вот. Второй закон термодинамики в действии. И гидрокостюм останется цел. А вы говорили… – срывая с ладоней лоскуты обгоревшего бинта и бросая их в огонь, сказал Саня. – Меня эта идея в последний момент осенила.

– Голова, – похвалил Дима, спрыгивая вслед за Лешей на песок.

Подбросив в костер оставшиеся кустики колючки, они уселись вокруг огня и долго, задумчиво глядели, как языки пламени, сталкиваясь, перемешиваясь друг с другом, трепетно рвутся ввысь, жадно пожирая свою пищу. Казалось, какая-то вечная, неразгаданная тайна крылась в огне, в студеной ночи, в звездах, и Саня думал, что мир устроен куда искуснее и сложнее, чем представляется людям, он един и неделим, и это вечное единство многообразия создает и свет, и тьму, и тени. Мир виделся ему неким живым, дышащим организмом – без конца и края – где каждое связано с каждым, все находится в неустанном движении, куда-то несется, сталкивается, сжимается, расширяется, поглощается, излучается, стынет, рождается и умирает. И человеку, маленькому человеку – волею случая или закономерно заброшенному в самую гущу космического океана, нужно найти свое место, свою звездную нишу, разгадать загадку собственного происхождения. Жгучее, неистребимое любопытство проснулось в нем, и Саня, подняв голову, с нетерпением посмотрел на Диму.

– Что же ты, – сказал он. – Рассказывай. Пока горит костер, рассказывай.

И, неожиданно для самого себя, вспомнил другого Диму, каким тот был в госпитале: невысокий, коренастый, молчаливый, безупречно скромный, Дима преображался лишь в те минуты, когда говорил о своей работе или о том, что очень любит. За два года в отряде он сильно изменился – появились твердость, уверенность в себе, хорошая ироничность, словно освободился от тяжелого душевного груза и обрел крылья. Сейчас перед ними сидел окрепший, закаленный в боях мужчина, но его глаза блестели как у того, прежнего.