Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

И как часто бывало с ним в трудные минуты, вдруг с нежной грустью припомнил прошлую свою лихую жизнь: полеты на полигон, раскуроченные мишени, смертельный трюк на полосе в паре с вечным комэском Никодимом Громовым. Но теперь все это казалось очень далеко, виделось как-то неясно, расплывчато, словно придавленное грузом их нынешней жизни. Только по-прежнему хотелось когда-нибудь вернуться в те края, уже припорошенные снегом времени, порыбачить на тихом лесном озере, отвести душу в кабине быстрого, как молния, истребителя-бомбардировщика, заглянуть в дом к Громовым, где ему всегда было хорошо и просто.

Тяжело вздыхая и раскачиваясь в такт воспоминаниям, отрешенный, углубленный в себя, он сидел, подобно бедуину, на вершине бархана, устремив взор к горизонту, за которым скрывались цветущие сады, бежали реки, полные воды, колосились спелые поля, жили люди. И никак не мог понять, что сделалось с ним, что сталось? На что променял он, майор доблестных ВВС, безбрежное небо, ревущие самолеты, стремительный голубой простор, в котором еще недавно купался, будто вольная птица, выполняя фигуры высшего пилотажа?..

Леще полегчало, но он никак не мог обрести форму.

– Я следил… за весом… фляжек, – Сане показалось, будто товарищ бредит. – Вы меня… обманывали. Отдали свою воду.

– Разве это обман? – не открывая глаз, устало спросил Дима. – Мы от чистого сердца.

– Надо честно. Поровну.

– У тебя обостренное чувство максимализма, – облизав белым языком истрескавшиеся губы, вздохнул Дима. – Лично мне это нравится. А тебе, Сань?

– Мне тоже. Но бунта на корабле я не потерплю!

– Неужели… до вас… не доходит? – спросил Леша.

– Доходит. – Саня с трудом поднял голову. – Однако и ты пойми: сейчас не место и не время. Сил почти нет. Надо лежать и молчать. Обиды выскажешь потом, после… Даже поколотишь нас, если не передумаешь… Но не сейчас… Не здесь. Улавливаешь мою мысль?

– Я… не хотел…

– Верим, – подтвердил Дима, – по-прежнему не открывая глаз.

– Это все… проклятая жара.

– Ничего, скоро вечер.

– Мне кажется, он… никогда не наступит.

– Откуда тебе знать? Ты чувство юмора с утра потерял и никак не найдешь.

– Все, орлы, – сказал Саня, – Конец связи. Гробовое молчание.

– Для нашей кельи это подходит, – хмыкнул Дима.

Они молча лежали в своем убежище, стараясь не двигаться, не шевелиться – эту истину им упорно и методично вбивали на занятиях. Лежать было тесно, неудобно, ноги, руки затекали, тело немело, но Саня и Дима, боясь потревожить товарища, занятых положений не меняли. «Как неудачно все сложилось, – думал Дима, – у Леши полное отупение, замедлены все реакции… чувство юмора потерял начисто… Полный упадок сил… И вода… вода больше не помогает – он выпил литров двенадцать… Но, черт возьми, где же его воля?! Совершенно здоровый, сильный мужик не может взять себя в руки!.. Воля делает чудеса. Надо! Необходимо! Обязательно! – не пустые слова… Первым космонавтам приходилось в сотни раз тяжелее… Их исследовали, как инопланетян… Нагружали жестокими двенадцатикратными перегрузками на центрифуге, когда живой организм превращается в лепешку, а на теле появляются крошечные кровоизлияния – петехии, но ничто не могло их вышибить из седла… Они держались… Георгий Шонин, ветеран гагаринского набора, рассказывал о первом отряде космонавтов, о мужестве стальных парней, о поражениях, человеческих трагедиях на пути в космос… Я хорошо запомнил этот рассказ… Их было двадцать… Из двадцати в Центре осталось двенадцать… Каждая потеря казалась страшной… Но первая особенно врезалась в память… Того улыбчивого парня звали Валентин… Однажды, отдыхая у озера, он предложил ребятам искупаться и, не проверив дно, прыгнул ласточкой в воду; прыгнул неудачно, на мелкое место, подозрительно долго не показывался на поверхности, а когда вынырнул и выбрался на берег, незаметно, никому не сказав ни слова, оделся и исчез… Он прошагал семь километров до автобусной остановки, держа голову навытяжку руками, доехал до госпиталя, и только там потерял сознание – перелом шейного позвонка… Подвешенный за подбородок, Валентин месяц пролежал на больничной койке, не двигаясь, и никто не услышал от него ни стона, ни вздоха… Нелепый, несчастный случай… Но какое самообладание! Воля! Выдержка!.. А Леша?.. Раскис… Расслабился… Нет, я не понимаю и никогда не пойму такого. Мужчина всегда должен оставаться мужчиной… Как у Шандора Петефи: «Мужчина, будь мужчиной! Не любит слов герой, дела красноречивей всех Демосфенов! Строй, круши, ломай и смело гони врагов своих, а сделав свое дело, исчезни, словно вихрь!..» И все же надо поддержать его… Надо прочитать вечером эти прекрасные строчки, но не навязчиво… и будто не для него, а для Сани… Господи, скорее бы вечер. Скорее бы сошел этот проклятый зной… Как медленно тянется время. Я ощущаю его течение… Скорее бы вечер…» – необычайная усталость вдруг сковала все тело, Дима, словно провалившись в душную, темную яму, разом впал в забытье, повторяя во сне, как в бреду, одну и ту же фразу: «Вечер… Скорее бы наступил вечер… Почему не приходит вечер?..»