Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

– Как же правильно? – Женщина подняла на него большие голубые глаза, полные слез. – Мне так нужно его видеть!

– Потерпи чуть-чуть, – Саня взял ее под округлый локоток, выводя на улицу. – Там сейчас намечается небольшое мужское дело. Присутствие женщин, даже замечательных, абсолютно нежелательно.

– Я вторые сутки тут дежурю, – вздохнула она.

– Ты молодец, – улыбнулся Саня. – И завоюешь мою дружбу, если…

– Если… – тонкие, вразлет брови взметнулись в ожидании.

– Если скажешь, что умеешь петь, – закончил Саня.

– Да, – в ее глазах отразилось недоумение. – Я умею петь.

– Тогда ты можешь здорово помочь.

– Как? Как, Александр Андреевич?!

– Видишь тех бандуристов? – Саня показал на лужайку, где самодеятельный ансамбль сатурновцев готовился к сражению. – Иди к ним. Иди, иди, Вера. Скажи, что послал тебя Сергеев и что после артподготовки твой черед.

– Я побежала. – Она вмиг все поняла и просияла. – Спасибо… Саня!

Поднимаясь по широкой парадной лестнице, Саня вспомнил говорящего попугая и с веселой бесшабашностью подумал, что профессору не мешало бы сегодня захватить умную птицу с собой, тогда бы силы уравнялись: у них отряд сатурновцев с солисткой, у Хмырьева – попугай. Отворив дверь в просторный кабинет начальника госпиталя, где была назначена встреча, он сразу увидел среди множества халатов хрустяще накрахмаленный халат Хмырьева, попугая с ним не оказалось, профессор явно переоценивал свои возможности, лишал себя мощной поддержки.

– Что же вы, голубчик! – растягивая слова, бросился к нему профессор. – Мы ждем, ждем… А вы задерживаетесь! Даже халат не надели! Безобразие!

Саня с обворожительной улыбкой, молча постучал по циферблату часов – точный хронометр показывал ровно десять, улыбнувшись еще шире, просунул руки в рукава халата, любезно поданного Димой, который пришел пораньше, чтобы прояснить ситуацию, и, кивнув Хмырьеву, поджавшему тонкие губы, отошел с товарищем к окну, здороваясь со знакомыми медиками.

– Может, начнем, товарищи? – Саня услышал голос Хмырьева. – Две минуты одиннадцатого. Безобразие!

– Кто тут вздумал начинать без меня? А? Признавайтесь! – добродушный бас раздался у порога, и в кабинет вошел седой как лунь генерал-лейтенант медицинской службы. Был он высок, худощав, слегка сутулился, живые, проницательные глаза смотрели из-под густых белых бровей иронично, насмешливо, с молодцеватым задором, и единственное, что портило первое впечатление о нем, – форма. Безукоризненно сшитая, она сидела на старике мешковато, без той ладности, строгой изысканности, которые отличают профессиональных военных, и сразу выдавала в нем человека сугубо штатского.

– Ты, Хмырьев, вздумал без меня начинать? – переспросил он, подставляя руки для халата, который уже держал ассистент. – Да я тебя, каналью… на гауптвахту посажу! Под домашний арест! – беззлобно ворчал старик, застегивая пуговицы тонкими морщинистыми пальцами. Наконец он поднял глаза, повел плечами, и Саня удивился необыкновенному превращению: мешковатость исчезла, от сутулости не осталось и следа, перед ними стоял, возвышаясь, титан в белом и халат сидел на нем так, точно старик родился в нем.

– Как можно, Иван Петрович?! – обиженно протянул Хмырьев. – Арестую!.. На гауптвахту!.. Такие речи в вашем возрасте!

– Ах ты, старая перечница! Ты уже выставить меня перед честным народом хочешь! В немощные старики записываешь! Выжившим из ума представляешь!

– Иван Петрович!..

– Ну-ка, иди сюда! – закипая негодованием, старик прочно уселся на стул в центре стола для заседаний, показывая Хмырьеву место напротив.

– Иван Петрович!..

– Садись, шельмец! – Старик нахмурил густые брови, и Хмырьев, страдальчески морщась, подчинился. – Бери мою руку!

– Иван Петрович!..

– Бери, бери!

Они уселись друг против друга, уперлись локтями в стол и сцепились руками – кто кого переборет. Саня с любопытством и удивлением наблюдал за поединком. Лица титана он не видел, но крутой, уверенный затылок и сильная, пружинистая спина говорили сами за себя; Хмырьев же сначала наигранно улыбался, затем губы дрогнули, сомкнулись в тонкую ниточку, побледнели, он старался изо всех сил, но безуспешно; тогда Хмырьев слегка приподнялся на носках и на стуле, приналег, это был запрещенный прием, однако титан не сделал ему замечания – лишь хмыкнул, рука Хмырьева стала дрожать, в конце концов, обессиленная, упала на полированную поверхность.