Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

Много раз после этого случая он собственными глазами видел нарушителей на пляже, десятки раз устраивал построения и переклички, но никого не сумел уличить в самоволке – ровно через семь минут курсанты как штык стояли в строю. Дуб осунулся, стал задумчив, рассеян, на приветствия и вопросы не отвечал, дважды пытался побить собственный рекорд в беге между училищем и морем, но ничего не получилось.

Теперь, спустя десять лет, всеми забытый капитан Дуб, словно призрак, явился Сане из прошлого, воскресил давнее, растревожил совесть… Не стоило тогда мастерить радиомаяк, который включал дневальный, едва Дуб приказывал построить курс, не стоило делать транзисторные приемнички, принимающие сигнал тревоги, зовущий воздушных соколов на базу, где бы те ни находились, потому что, каким бы ни казался им несчастный, обманутый Дуб, судить его они не имели права. Дуб был прежде всего человеком, другим, непохожим на них, но человеком.

Испытывая гнетущее, подавленное состояние, Саня открыл глаза и увидел, что уже утро, за окном моросит мелкий дождь, и хочется плакать, но слез нет.

Отпустив такси, на котором ехал с вокзала, Саня прошел в тихий дворик госпиталя и остановился, пораженный. Какие-то загорелые, мускулистые парни в джинсах и фирменных рубашках с короткими рукавами, открыв кузов грузовика, весело выгружали и перетаскивали на зеленую лужайку под окнами Лешиной палаты, электрогитары, усилители, акустические колонки, ударные инструменты. Присмотревшись, Сергеев изумился еще больше – ансамбль целиком состоял… из группы «Сатурн», как они с гордостью называли себя, а заправлял такелажными работами тот симпатичный паренек, Юрий не Алексеевич, в деревне которого растет самое наилучшее просо.

– Ну как, Александр Андреевич? – улыбнулся Юра, показывая на импровизированную эстрадную площадку.

– Грандиозно, – с едва уловимым сомнением подтвердил Сергеев, живо, во всех деталях представляя, как при первых же аккордах, разрывающих устоявшуюся годами тишину госпитального сквера, эскулапы ринутся в бой с новоявленными музыкантами. – Впечатляет.

– Нет, вы что-то не договариваете, – словно читая его мысли, еще шире улыбнулся сатурновец.

– Да погонят вас отсюда в три шеи, – вздохнул Саня. – Только пятки будут сверкать. Еще и телегу вдогонку напишут.

– Недооценили, ох недооценили, Александр Андреевич, – паренек пришел в полный восторг. – У нас мандат есть. На все случаи жизни. От Москонцерта!

– Значит, вместе с мандатом погонят.

– Никак нельзя! Дополнительно к мандату солидная бумага имеется. На самодеятельный праздничный концерт перед измученными медициной авиаторами и космонавтами. Все нештатные ситуации предусмотрены!

Саня с любопытством взглянул на счастливую сияющую физиономию сатурновца, который все больше ему нравился, и тоже невольно улыбнулся:

– А почему праздничный концерт? Разве сегодня праздник?

– Воскресенье, Александр Андреевич!

– Воскресенье? – удивился Саня, потерявший счет времени, словно дни и ночи давно слились для него в сплошной, неделимый поток.

– Ну да. Раньше, когда один выходной был, его за праздник почитали. Я еще пацаном пешком под стол бегал, но помню: народ наряжался, лучшие платья, костюмы надевал, гулянья устраивал. Кругом смех, веселье, гармонь наяривает – хорошо. Сейчас два выходных, и оба как-то теряются. Жалко. Вот мы и решили возродить старую традицию – радоваться в полную силу перед новым трудовым днем! Здорово, правда?

– Грандиозно! – уже искренне, заражаясь настроением товарища, сказал Саня. – Тогда вы тут возрождайте, а я – в драку.

– Поддержим! – Юра вскинул руку, описав в воздухе замысловатый знак, и тотчас легкий, словно освежающий ветерок, музыкальный аккорд развеял хмурую темень дня. – Поддержим! – весело повторил он. – Огнем всех музыкальных инструментов! Страстью наших сердец!

Сане хотелось сказать что-то сердечное, но он только рассмеялся и, забыв о солидности, помчался к тяжелым парадным дверям госпиталя.

В замечательном настроении, переполненный решимостью, он рванул массивную дубовую дверь и… лицом к лицу столкнулся с Вероникой.

– Вера! – воскликнул он, всматриваясь в ее красные, заплаканные глаза. – Что с тобой? И отчего ты распустила нюни?

– Меня к Леше не пускают. Никого не пускают, – всхлипнула она.

– Не пускают? – переспросил он. – И правильно делают!