Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

– Беды пока особой нет, – мягко остановил Железнов, украдкой взглянув на часы. – Никто не сомневается, что Алексей – толковый, грамотный специалист и настоящий человек. Если бы это было иначе, мы бы не ломали копья. Но роман вашего друга отражается на судьбе всего экипажа. Что тут делать, как быть – не знаю. Нельзя ставить ультиматум: или – или. Нет. Это вопрос его совести, он должен во всем разобраться сам. Наша же с вами задача другая: установив скрытую причину его срыва, мы обязаны согласиться с доктором Робертом Ивановичем, что Алексей – потенциально здоров. А раз так – сомнения прочь… Михаил Иванович свяжет вас с одним из наших замечательных медиков. Я договорился – он обследует Алексея. Только, пожалуйста, – добавил с улыбкой, – выкладывайте старику все, как на исповеди. Какие особенности в поведении товарища заметили в пустыне? Как переносил жару? И прочее. Это нужно для дела. Вы меня поняли, Александр Андреевич? Для дела!

– Так точно, товарищ генерал! – вытянулся в струнку отчаянный небожитель.

– Можете быть свободны. И передайте, пожалуйста, мою искреннюю благодарность Наталье Васильевне. Если у всех будут такие замечательные жены, мы можем быть спокойны за будущее.

– Есть передать благодарность Наташке и быть свободным! – весело, на одном дыхании выпалил Сергеев.

Саня прошел через проходную городка, увидел жену; глаза ее светились нежной, спокойной добротой, губы полуоткрыты в счастливо-смущенной улыбке; он почувствовал, как она хороша, как прелестна, и что в ее обновленном наряде, в походке, в манере смотреть, чуть наклонив голову, проскальзывает неуловимое обаяние, пронзительно трогающее. Словно уловив его состояние, Наташа застенчиво улыбнулась, стесняясь своей нынешней полноты и одновременно гордясь ею, слегка сжала его ладонь, подавая знак, что не нужно смущать; они миновали небольшой асфальтовый пятачок, стоянку для автомашин, свернули направо и медленно пошли по обочине дороги в сторону Чкаловской.

День догорел, васильковое небо погасло, небосвод раздался и вширь, и вглубь, стал темным и от этого казался особенно бездонным, а звезды яркими, хрустально чистыми. Остроконечные верхушки елей и сосен уходили ввысь, словно подпирая пространство, черный неподвижный лес был полон молчаливого таинства, птицы спали, теплый ласковый ветерок, настоянный на медовом липовом цвете, стих, угомонился, и только изредка шуршал в кронах деревьев. Дышалось легко, свободно, но волнения прошедшего дня не растаяли еще, не растворились, и Наташа, очень любившая такие летние тихие вечера, опершись на руку мужа, думала теперь, что она устала ждать, нося в себе маленького человека, но нужно держаться, не распускать нюни, как они, мужчины, любят повторять.

– Саня, – она опять легонько сжала руку мужа. – Не хотела тебя расстраивать утром. Да и сейчас не хочу. Но, понимаешь, все так странно оборачивается…

– Меня словно обухом по голове стукнули, – вздохнул он, с полуслова понимая ее и остро желая определенности, которой больше не существовало.

– Я ездила к Веронике, – чуть слышно сказала она. – Еще вчера, как только Лешу повезли в госпиталь.

– Ты?! – от неожиданности он споткнулся.

– Осторожно, милый… Я к ней ездила… Я ведь ничего не знала. Ничегошеньки. И Леша не знал. Он перед самым экзаменом узнал. Перед командировкой.

– Что узнал? – быстро спросил Саня, понимая наконец и смысл тревожной недосказанности, почудившейся ему утром, и то, что Наташа не пошла, как обычно, провожать до двери, а осталась на кухне.

– У Вероники есть девочка, – спокойно объяснила Наташа. – Очень прелестная.

– Такие вещи выкладывают сразу, – нахмурившись, сказал он, ощущая приступ необъяснимого раздражения. – Сразу. При первой встрече. А не через два года. Жить нужно честно. Это закон.

– Конечно, милый, я согласна. По жизни нужно идти честно. Но, понимаешь, так получилось. Вероника все откладывала, откладывала, а потом уже не смогла. Это, наверное, очень трудно. Есть какая-то черта…

– Бедная Вероника, – усмехнулся Саня.

– Ее, кстати, зовут Вера.

– Но ей же тридцать пять лет! У нее взрослая дочь!

– А вот это, Саня, не наше дело, – спокойно ответила она. – Да, ей тридцать пять. Да, разница в возрасте почти семь лет. Да, взрослая дочь. Но решать тут Алексею и Веронике. И никому больше.

– Но ведь есть же какие-то неписаные моральные нормы, – он решительно не желал отдавать друга той женщине. – Про обет Вероники вся Москва знает!