Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Шумный усмехнулся, притормозил и сдал назад.

— Слушай, Паша, на следующий год тридцать лет как школу закончили. Собраться бы надо, бутылку шампанского откопать. Сколько ей там еще лежать?

— Можно и откопать, — без особого энтузиазма поддержал его Козлов, — только собирать-то некого. Остались три карася в этой старичке: ты, я да Грач.

Печально закивал головой Шумный и сказал почти задушевно:

— А насчет работы ты все-таки подумай.

Но Козлов промолчал.

Шумный поехал на иномарке по неотложным делам, Козлов побрел в мертвый город. Но вспоминали они одно и то же. Весенний лес. Березовый сок бродит в крови. Травы на болотных кочках, как зеленые ежики. На каждой травинке нанизано по росинке. Мальчишеские забавы. Шумный вскарабкивается на тонкую березу и, ухватившись за вершину, спускается вниз, как на парашюте. Треск и падение. Пять километров, сменяя друг друга, несут одноклассники на своих спинах сломавшего ногу Шумного в больницу. Дружный был класс. А сейчас и фамилии не вспомнишь. Где они все? Помнят ли клятву, что давали над бутылкой шампанского, зарытой после выпускного бала у фундамента школы? Юные, влюбленные. Впереди — вечность… Много ли радости встретить их сейчас — лысых дядек и толстых теток?

В самой середине обреченной рощи коричневой шевелящейся пирамидой высился муравейник выше человеческого роста. Это был даже не город, а настоящая муравьиная страна. Миллионы крошечных неутомимых существ содержали рощу в комнатной чистоте. Гостей города непременно водили к этому чуду. Особо важных персон сопровождал Кузьмич и рассказывал преданья старины глубокой. По легендам муравейнику исполнилась тысяча лет, а в его основании лежали кости медведя, некогда обитавшего в этих краях. Не зря же местность называлась Аютас. Были и другие легенды. Но об одной из них Кузьмич не говорил никому. По этой легенде под муравьиной пирамидой был спрятан золотой колокол с ильинской церкви.

И правильно делал, что не говорил. Всегда найдется человек, который захочет проверить достоверность мифа. Зная нехороший обычай местных рыбаков ловить белую рыбу на муравьиные яйца, директор краеведческого музея Кузьмич вместе с юннатами обнес муравейник изгородью из жердей, а на столбиках прибил таблички, обращенные к четырем сторонам света: «Памятник природы. Охраняется государством». Чтобы даже до самых тупых дошло, о чем речь, эти сухие слова дополнялись красочным плакатом: «Берегите РОДНУЮ природу!» Слова в общем-то правильные, но было неясно, что делать с неродной природой. Впрочем, даже у самого заядлого рыбака и без этих шаманских заговоров не поднялась бы рука на муравьиное чудо. Правда, порой страждущие приходили сюда и, раздевшись донага, ложились на муравейник, да мальчишки лакомились муравьиной кислотой, слизывая ее с ошкуренных веточек ракиты. Но это не наносило большого урона родной природе.

Чтобы избежать козней Кузьмича и бунта подстрекаемых им народных мстителей — пенсионеров, Александр Шумный быстренько вырубил реликтовую рощу, а ценную древесину продал то ли японцам, то ли корейцам. Короче, увезли степноморскую сосну в страну, где бережно относились к родной природе. Муравейник облили бензином и подожгли. Потом заложили под него с четырех сторон заряды и взорвали. Разлетелась муравьиная страна на все стороны света, но уцелевшие муравьи еще долго досаждали «карьеристам». Ни медвежьих костей, ни золотого колокола под ней не оказалось. Вся ценность муравейника заключалась в самом муравейнике. Но разве поймешь, пока не взорвешь?

Карьер обнесли двойным рядом колючей проволоки. Денно и нощно его сторожили свирепого вида охранники и цепные псы. Охранялась, конечно, постоянно грохочущая и дробящая камень техника. Но богатые воображением земляки не верили, что в карьере добывается щебень. Большинство сходилось на полудрагоценных камнях, а самые отчаянные вруны намекали даже на алмазы. Во всяком случае, Степноморск и плотину сотрясали взрывы, а младший Шумный построил на отшибе трехэтажный особняк под черепичной крышей, прозванный Спасской башней. Из-за забора, отдаленно напоминавшего кремлевскую стену. Жили Шумные до такой степени богато, неприлично богато, что Василий Васильевич стеснялся получать пенсию.

Семью, однако, раздирал изнутри классовый конфликт.

Была еще одна причина для переживаний. Младший сын Александра Шумного с рождения был калекой. Болезнь сделала его замкнутым, хрупким существом, мир которого был ограничен каменным забором, напоминающим крепостную стену. Мир этот был не так уж плох, особенно летом. Большую часть его занимал сад с бассейном, в котором плавали речные рыбы. В саду росли яблони с необычно крупными для северных мест плодами, колючие кусты крыжовника, малины, смородины. С самого рождения бабушка общалась с Костей по-немецки, мама — по-казахски. И говорить он начал сразу на трех языках. Он был любимцем в семье, но никогда не имел опыта общения со сверстниками. В холода и слякоть проводил время в библиотеке, читая книги на трех языках, и с нетерпением ждал лета, когда можно было, уединившись в укромных уголках сада, рассматривать через увеличительное стекло фантастически красивую и жестокую жизнь маленьких существ и маленьких растений. Он видел, как оса пожирает личинку колорадского жука, страшно двигая жвалом. Как изящное крылатое насекомое откладывает яйца в гусеницу, парализованную ядом. Он мог часами караулить появление мохнатого тарантула, жившего в норе под крыжовником. Однажды он увидел то, во что невозможно поверить, — крылатого муравья.