Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

— Лабота не волк, в лес не убезыт, — бормочет она, как говорящая кукла, черкая что-то в блокноте, — луцсе ласказы мне сказку. Уйди, Чельчиль, блысь!

Сказки Козлов все позабыл. Приходится выдумывать на ходу.

— Жила-была сопливая девочка. И был у нее ночной горшок. Да не простой, а из чистого золота…

Звонок. Спасите наши души — для тех, кто знает азбуку Морзе. Условный знак. Это Ярыгин. Работать сегодня не будем. И сказки, слава богу, рассказывать не будем. Сегодня будем готовиться к контрольной по математике. Уж очень сильно мечтает Ярыгин о подводном ружье.

— А сказы, если в суглоб сахал полозыть — получится молозеное?

Звонок.

— У вас мои приблуды?

Соседка. Но не растрепанная, как всегда. Волосы уложены, губы подкрашены, клипсы, бусы, декольте. Роскошная, оказывается, женщина.

— А ну, марш домой! Нашли ровню. Замучили они вас? — И Черчиллю: — Хороший песик, славный песик!

— Они мне не мешают.

Ярыгин с сестренкой молча подчинились. Проходя под рукой матери, инстинктивно пригнули головы в ожидании подзатыльника. Медвежата и медведица.

— Растут без отца — вот и липнут к хорошему человеку, — говорит она, — вы уж извините.

— Да не за что.

Но она не уходит.

— Я смотрю — порядок-то у вас холостяцкий. Давайте я вам хоть комнаты приберу.

— Спасибо, не надо, — испугался Козлов.

Но женщина решительно двинулась в ванную.

— Да у вас и тряпки нет, — растерялась она, — погодите, я за своей сбегаю.

Вернулась она быстро и с ходу, в праздничном наряде, преодолев отчаянное сопротивление Козлова, ринулась наводить чистоту.

Опешивший от такого напора Козлов стоял в коридоре, прислонившись плечом к стене, и смотрел, как она яростно мыла пол. И чем дольше смотрел, тем больше она ему нравилась. Журчала выжимаемая вода, сочно и влажно шлепалась о пол тряпка, раскачивались обтянутые тонкой материей тяжелые бедра, сверкали клипсы, позвякивали бусы, волнующе пахло домашней женщиной. Звонко тявкал удивленный не меньше Козлова странным занятием соседки Черчилль. Она оглянулась через плечо, и Козлов не успел отвести взгляд. И в эту опасную, откровенную секунду он физически почувствовал, как ему не хватает женского тепла. Даже колени дрогнули. Женщина мыла пол у самых дверей, и теплая волна от ее разгоряченного работой тела окатила Козлова, словно пар из каменки. Он отступил, пропуская ее в спальню, но коридор был тесен, и, проходя мимо с ведром, она коснулась его.

— Вы не стесняйтесь, — сказала она, с томной жалостью окинув взглядом его убогую, плохо застеленную кровать. — Если надо белье постирать, мне это нетрудно.

— Да что вы! Зачем? — в ужасе запротестовал он, смутившись. — Пойду чай поставлю. Хотите чаю?

С этого вечера она приходила к нему часто. После двенадцати, дождавшись, когда уснут дети, в халате и комнатных тапочках. Тихой мышкой скреблась в дверь, опасаясь звонком разбудить любопытство соседей по площадке.

«А что, — думал Козлов, — почему бы и не жениться? Усыновлю Ярыгина, Индирку, Рыжего. Пусть будут Козловыми. Какая разница? В моем возрасте о таких принцессах, как Лариса Васильевна, уже не мечтают. Все мои принцессы скоро бабушками станут. Баба она теплая, славная. Жизнь ее, конечно, поломала. А кого она не ломала? Вся вина, что жила нараспашку. Женюсь. Вот станет Ярыгин отличником — и женюсь».

Отличником Ярыгин не стал. Страстно мечтая о подводном ружье, он старался изо всех силенок. Но силенок было маловато.

— Ну, тройка тройке рознь, — утешил его Козлов. — Тройки-то твердые?

— Твердые, — с робкой надеждой заверил его Ярыгин.

И стал счастливым обладателем подводного пневматического ружья.

Всю жизнь Козлов клял себя за этот подарок.

Ярыгин утонул, заряжая в воде ружье. Не хватило силенок дожать гарпун до упора, и сорвавшаяся стрела пробила ему легкое.

Охотился он в Щучьей заводи, густо заросшей камышом, у острова за вторым бродом. Крик его услышал моторист насосной станции. Но отыскать мальчишку среди лабиринта протоков было непросто. Обнаружили по струйке крови. Слишком поздно.

Козлов замкнулся. Жил, как речная ракушка, плотно сомкнувшая створки. Порвал отношения с матерью Ярыгина. Индирка иногда заходила к нему. Но нос он ей уже не вытирал и сказки не рассказывал. Вспоминая маленького заморыша, которому он хотел стать отцом, скрипел зубами. Жизнь для него кончилась. Кто-то сжигает за собой мосты. Он сжег рукопись об утонувшей деревне.

С этих пор и стал донимать его по ночам лохматый. Особенно часто после того, как сдох Черчилль. Случилось это в год, когда развалилась большая страна. Событие это из своей глуши Козлов воспринял как еще одну, всеобщую измену, окончательно перечеркнувшую его жизнь. Он не верил холеным людям больших городов, сжигающим свои партбилеты перед телекамерами. Они говорили о свободе, но уже требовали, чтобы их называли господами.