Николай Веревочкин - Место сбора при землетрясении

Даже самый страшный кот смешон за двойным стеклом.

Человек смотрел на веселого воробья и думал, улыбаясь, что в этом миллионном городе этот серенький задира и он, Дрема, наверное, самые счастливые существа.

Вот уже пять лет карикатурист Дрема Гулливером жил в воображаемой стране маленьких, энергичных и очень серьезных людей, повадками похожих на кота Олигарха. Эти важные люди решали важные проблемы, а он праздным зевакой, склонившимся над муравьиной кучей, зарисовывал эти важные события в блокнот.

Занятие это доставляло массу удовольствия и худо-бедно кормило.

Люди маленькой воображаемой страны забавляли и умиляли Дрему.

Хотя в последнее время сам Дрема сердил и напрягал этих маленьких серьезных людей.

Новый ответственный секретарь Прямоносов был лишен чувства юмора и часто выводил Дрему из себя своей непроходимой серьезностью. Прямоносов относился к карикатуре как к пятну на газетной полосе и требовал к тому же, чтобы Дрема точно иллюстрировал содержание статей.

— Димон, пятнышко нужно, а то полоса совсем слепая. Простыня на всю полосу.

Дрема мрачнел и, сдерживая кипение души, объяснял, что карикатура — это самостоятельный жанр, вид искусства, между прочим, действительно интеллектуального, а не бесплатное приложение к строчкам. К тому же она по определению, как минимум, должна быть смешна. Прямоносов, соглашаясь, кивал бугристой лысиной, но тут же давал указания:

— Вот так вот нарисуй солнце. Из-за облачка выглядывает, улыбается. А вот так вот — завод. И дым погуще. Здесь вот много-много людей. А отсюда — железная дорога. И паровоз. А вдалеке деревня и стадо коров…

— Вот и рисуйте сами, — багровея, отвечал Дрема, — а я по чужим темам не рисую.

Он уже совсем собрался уходить из газеты, но вмешался редактор. Просматривая на одной из планерок гонорарную ведомость, он спросил ответсека:

— Самсоныч, а сколько ты начисляешь за карикатуру?

И был крайне удивлен, выяснив, что Прямоносов платит за карикатуру по количеству строк занимаемой ею на газетной площади.

У редактора чувство юмора было. Он внимательно, с долей сострадания посмотрел на ответсекретаря и сказал, что отныне одобрять и отвергать карикатуры будет лично он.

Вскоре Дрема купил компьютер, освободил свой кабинет фоторепортеру, а сам стал работать на дому, общаясь с редакцией по электронной почте.

Милое дело. Чем реже видишь родной коллектив, тем лучше к нему относишься.

Вне всякого сомнения, он, Дрема, самый счастливый человек в этом довольно унылом и озабоченном городе.

Отчего бы ему не быть счастливым? Рисовать карикатуры — куда как приятнее ночных дежурств на скорой неотложной помощи.

Коллеги не одобряли его ренегатства.

Но Дрема редко сталкивался с ними. Когда же при случайной встрече речь заходила об измене профессии, отвечал хладнокровно: «Да, может быть, я своими карикатурками делаю для профилактики сердечно-сосудистых заболеваний больше, чем три реанимационных бригады». Это был хороший ответ. Но последнее слово всегда оставалось за бывшими коллегами. Смутное время, смутное. Раньше врачи шли в писатели, в Чеховы, а сейчас в карикатуристы. Да и то…

Мелкие уколы. Не видели вы настоящей карикатуры, мужики.

Впрочем, о причинах измены профессии Дрема не распространялся. Случилось то, что нередко случается с любым врачом: не смог спасти хорошего человека. Никто его не винил. Но судить человека может только он сам. Всю ночь, не раздеваясь, свернувшись в позе зародыша, Дрема просидел в кресле перед шипящим телевизором. Телевизор транслировал эхо большого взрыва. К утру Дрема пришел к твердому решению: троечникам в медицине делать нечего. Медицина — для отличников и героев, она больше, чем профессия.

А в остальном Дрема был счастлив. Во-первых, его бросила жена и укатила с темнокожим мужем куда-то на Восток. Во-вторых, с появлением сотовой связи он вообще превратился в свободную птицу. По утрам бегал вдоль Весновки, а, вернувшись, ел гречку, с вечера замоченную на воде. Затем ложился на диван и читал в ожидании заказа Бердяева. Зимой три дня в неделю катался на горных лыжах и два дня посещал бассейн. Сразу после окончания лыжного сезона пересаживался на горный велосипед.

Короче говоря, Дрема располагал своим временем, был свободен и счастлив настолько, что ему было неловко перед остальным человечеством. Для полного счастья его оставалось кастрировать. Но это уже было бы слишком хорошо. От самого процесса обдумывания вариантов и рисования карикатуры он получал такое удовольствие, что ему стыдно было проситься в отпуск. Иногда, конечно, ничего смешного в голову не лезло. В таком случае он ложился на диванчик и задремывал под мурлыканье Олигарха, а через пятнадцать минут вставал с решенной темой. Счастливый и свободный, как пятиклассник в первый день каникул. Будь он редактором, первым делом повелел бы поставить рядом с каждым рабочим столом раскладушки. Не случайно великий Леонардо спал по тридцать минут через каждые четыре часа. Прилетели бы иначе в его гениальную голову вертолеты и приплыли бы подводные лодки? Да и эту улыбку Джоконды мог написать только хорошо выспавшийся человек. О Менделееве просто неловко напоминать.