Георгий Гратт - Скажи мне, мама, до...

«Очевидно, слишком легко все сходило до сих пор», — думал Голованов, пытаясь обнаружить хоть какую-нибудь лазейку в этой непробиваемой схеме. Ему уж очень не хотелось подключать к делу Кощея — тем самым он расписывался в собственном бессилии, но не идти же было к старику на дом? Хватило с него и Кариева!

— Это Голованов беспокоит, — проговорил он в трубку. — Тут такое дело: надо бы вызвать старика на станцию. Например, встретить друга. И вызвать пораньше, часиков в пять. Иначе здесь все забито отдыхающими. Как вы считаете, возможно такое?

На том конце установилось продолжительное молчание. Голованову показалось даже, что его никто не услышал.

— Алло! Алло! — прокричал он несколько раз.

И только тогда трубка ожила, раздался знакомый дребезжащий голос:

— Чего шумишь? Слышу я тебя, слышу. Подумать не даст. Ему ведь еще и телефон отключить придется, а? Они же теперь все на связи.

— Это неплохо бы, а то ведь и проверить догадается.

— Да не твоему отключить, а гостю.

— Ну да, ну да, разумеется, — сообразил Голованов.

— Давай так поступим, сынок: я подготовлю все и перезвоню денька через два. Будь на связи.

Голованов невольно вздохнул, с этой стороны дело было улажено.

На радостях он даже заскочил на чаек к Розе Павловне, прихватив с собой шоколадный торт.

— Ну, и как продвигается ваша работа? — встретила его соседка.

— Вообще-то работы еще непочатый край. Но в целом, спасибо, успешно. Конец уже виден.

— А ведь вам нравится у нас, признайтесь, — неожиданно произнесла она с такой безапелляционностью, что не признаться было действительно невозможно.

— Ну, разумеется, разумеется, нет слов! — охотно согласился он. — Где теперь в Подмосковье найдешь такие боры?

— И не говорите! — вспыхнула Роза Павловна. — Все захватили! Все повырубили! И управы никакой на них нету! Ведь что творят! Что творят!

И она принялась выкладывать ему, точно заезжему прокурору, все нюансы тонких земельных отношений в поселке.

«А счет, пожалуй, один-один», — усмехнулся про себя Голованов, слушая этот нескончаемый монолог и вспоминая о прошлой встрече. Он уже успел пожалеть о своем участии в чайной церемонии и прикидывал теперь, сколько же еще посидеть, чтобы не стыдно было уйти, сославшись на дела.

Новость о телеграмме потрясла Алика.

— Надо же, как широко у них поставлено дело! — воскликнул он. — А кто там сейчас с Ромкой? Ашот? Его телефон тоже заблокирован?

— А вот и не угадал! — обрадовался Ганс. — С какой бы стати? Ты понял, как они просчитались?

— То есть Ашот ни о какой телеграмме не слышал?

— Вот именно! Он говорит: Ромка сидит себе спокойно и ни в какие гости не собирается.

— А я что говорил, а? — обрадовался Алик. — Что и требовалось доказать!

— Так, значит, все-таки аспирант?

— Потерпи до завтра. Завтра все разъяснится. Да и какая теперь, к черту, разница?

Финал так долго мучившей их истории был близок, и это не только радовало, но и пугало одновременно. Особенно был озабочен Ганс.

— Но как ты сможешь прикрыть меня в парке? Там негде спрятаться. Он тебя сразу же обнаружит, и тогда все насмарку!

— Это почему же — насмарку, дружище? Мы схватим его и обыщем, вот и все. Будь уверен — оружие будет при нем!

— А разве это что-то доказывает?

— Ганс, голубчик, ведь мы ж не в суде! Тебе нужны доказательства, если найдется оружие? Нет? Тогда какие могут быть сомнения?

— Но он-то будет молчать.

— Молчать он может в любом случае: припрем мы его к стенке или не припрем. Это уже от человека зависит, а не от обстоятельств. Но я очень надеюсь его разговорить.

— А если мы все-таки ошибаемся?

— Подумаешь! — пожал плечами Алик. — Извинимся, и дело с концом.

— Посмотрим, — с сомнением проворчал Ганс.

Они просидели до глубокой ночи, обсуждая детали завтрашней операции. Все казалось, что-то не договорено, не обсуждено, а времени перерешать уже не было.

— Иди себе спокойно и прямо, — напутствовал Алик на прощание друга. — И не оглядывайся на собаку Баскервилей.

Голованов не понял, как все произошло. Очевидно, на какое-то время он выпустил из рук ситуацию. Последнее время он чувствовал излишнюю усталость, слезились глаза от недосыпания. «Корабль дал течь», — усмехался он. Сказывались часы ночного бдения за домиком Генриха, когда он силился понять, что за странные отношения связывают его хозяина с таким же, как он, стариком, живущим по соседству, и нельзя ли извлечь отсюда выгоды. Но нет, Генрих и здесь оставался недоступен, как скала.