Андрей Глухов - Квадратное колесо Фортуны

Ну, стали делать. Какая нужда — звонок помощнику и в течение недели уже везут всё, что надо. Сделали голову. Полковник открыл сейф и достал несколько фотографий. Снимали, видно, с крыши комбината. Зрелище, доложу вам, просто жуткое: посреди двора помост, а на нём голова с кусочком шеи. Прямо, как палачом отрубленная и главное, похоже получилось, как живой. Директор наш докладывает помощнику, что готово, можно забирать, а тот: «Подожди немного — хозяин приболел, в больницу слёг, а без него вертолёт не пробить». Стали ждать, а дней через десять некролог в газете. Выждали для приличия ещё пару недель. и директор снова позвонил помощнику, а ему: «Не работает больше». Он туда звонит, сюда, а все отфутболивают и говорить не хотят. Так месяца два прошло. Выписал он командировку и полетел на завод. А там директор новый и не депутат, и не герой, и не член ЦК. Когда понял суть дела, чуть со стула не упал: «Какая, к чертям, статуя? Завод в долгах, как в шелках, того гляди совсем встанет. Всё герой наш развалил. Договор расторгаем». А нашему что — голова предоплачена, убытков никаких и забота с плеч долой. Ордена и пенсии персональной жаль, конечно, зато своя голова на плечах осталась. Полетел он восвояси довольный, а как прилетел, так документы все оформил, голову списал в связи с прекращением действия договора и только тогда призадумался: с головой-то что делать? Собрать работяг с кувалдами да ломами и приказать: «А вдарьте, ребятушки, по святому образу Вождя Мирового Пролетариата так, чтобы этот образ потом можно было в самосвал погрузить и на свалку отвезти?» Желающие может и нашлись бы, да только где бы он сам после этого оказался? Прошло с полгода, и какой-то бдительный товарищ написал в райком, что лежит голова вождя в непотребном виде во дворе комбината почти целый год, разрушается под осадками и птицы светлый лик загадили. Прошу принять меры. А забор комбинатский метра два всего высотой и голова с улицы, как на ладони, а из окрестных домов… В мавзолей ходить не надо. Директора в райком на ковёр. Он ситуацию объясняет и просит решения партии по этому вопросу. На него ручками замахали: «Ты директор, сам и решай, но безобразие прекратить надо». А что он может? Через несколько месяцев бдительный снова пишет в райком. Оттуда звонят, ругаются, карами грозят, но на ковёр уже не зовут. Ещё время прошло. Бдительному надоело, и написал он в горком лично товарищу Первому секретарю. Тот прочитал, возмутился, комиссию назначил. Свои люди сообщают в райком: комиссия внезапно нагрянет через три дня. Из райкома директору: хоть удавись, но чтоб райком не подводить. У директора возраст пенсионный, сердечко натруженное, нервишки расшатанные, но голова ещё соображает. Схватил он доски фондированные, для других дел назначенные и за два дня воздвиг вокруг головы этот мавзолей, оприходовал его и на баланс комбината принял. С комиссией обошлось, да кто-то в КРУ стукнул. Приехали ревизоры: «Где доски?» Он в сарай тычет: «Все тут, до единой». В общем, отправили его на пенсию, а нам с тобой это наследство осталось. Так что иди, сержант, и думай, неделя у тебя ещё есть.

Вышел я от него, шатаясь. Вот влип, так влип. Что так, что так, всё равно конец карьере. Столько усилий и всё псу под хвост. Колёсико у Фортуны квадратным оказалось.

Лев Михайлович замолчал, а из угла послышалось какое-то шевеление.

— Вот и Кузьмич возвращается, — констатировал Витька, — сейчас похмелится и вернётся окончательно. Так, как я понимаю, вы разрешили эту квадратуру круга?

— Разрешил нерешаемое, разрешил, молодой человек. Вот этим местом, — рыжий снова потыкал себя пальцем в лоб.

— Рассказывайте, не томите, Лев Михайлович! — Витька был явно заинтригован не меньше меня.

Кузьмич налил полстакана водки и, медленно влив её в себя, обтёр губы ладонью. Его лицо порозовело и приняло нормальный вид.

— Всё гениальное, как известно, просто, — рыжий заулыбался, готовясь всех удивить, — Комбинат художественного фонда, это только красивое название, а по сути — так, большие мастерские, у которых даже гаража не было…

— Знаю эту чёртову контору, гадюшник змеиный, — раздался из угла гневный голос Кузьмича, — взорвал бы её собственными руками!

Его вторжение в разговор было столь неожиданным и агрессивным, что все растерялись. Рыжий обиженно засопел и потянулся к кружке, а Витька пошутил, желая замять Кузьмичеву бестактность:

— Чем же они тебе так насолили, Кузьмич? Портрет на Доску почёта изобразили в абстрактной манере?