Андрей Глухов - Квадратное колесо Фортуны

Рыжий обвёл нас торжествующим взглядом и мы выразили ответный восторг.

— С документацией было проще, и в конце июня я пошел к начштаба. Был я к тому времени старшим сержантом и в первых числах июля при полном параде прибыл в Москву. За три года я побывал в Москве раз пять, благо близко, и институт, самый захудалый, в который конкурса почти не было, я себе выбрал. Прибыл я на Курский вокзал и отправился прямиком в институт, а там прямёхонько в… Ну, и куда же я по вашему разумению отправился, молодые люди?

На этот раз Лев Михайлович посмотрел на нас с сожалением, явно сомневаясь в наших умственных способностях.

— В приёмную комиссию, естественно, — Витька сделал вид, что не почувствовал подвоха.

— Вот-вот, — радостно захихикал Лев Михайлович, — «естественно». Это для вас естественно, для москвичей, а меня там с распростёртыми объятиями никто не ждал. Нет, молодёжь, я прямиком в партком потопал. Пришел к секретарю, партбилет, характеристику, ходатайство от командования и парторганизации части ему на стол вывалил и честно говорю: «Всё подзабыл за три года, но учиться хочу, и именно в вашем институте. Выручай, товарищ по партии». Почитал он мои бумаги, посмотрел на должности и говорит: «Годишься». И тогда уж, с ним вдвоём, мы и пошли в приёмную комиссию. Так-то, юноша, хочешь жить, умей соображать. Пришли, он с председателем пошептался, меня позвал: «Сдашь документы, ко мне зайдешь». Председатель мне: «На какой факультет хочешь?» Я ему: «Где конкурс самый маленький». «Правильно мыслишь, — говорит, а сам смеётся, — далеко пойдешь.» Мы с ним потом… Впрочем, это не важно.

Чиновная выучка «о делах не болтай лишнего» срабатывала у рыжего автоматически.

— Оформился я, получил направление в общагу и пошел в партком. «Сирота, значит, — спрашивает секретарь, — а родня хоть какая есть? Плохо, что нет. Ну, а деньги у тебя есть?» «Откуда у солдата могут быть деньги?» — отвечаю, а деньги были: я ведь не пил, не курил, а сержантскую зарплатку копеечную откладывал, и кой-чего скопилось. «Ладно, говорит, не журись, поможем». И повёл он меня по коридору прямо к двери с табличкой «Профком». Завёл и говорит: «Борис Моисеич, я вот тебе соплеменника привёл, надо поддержать солдатика. А ты, как поступишь, сразу ко мне, понял?» Борис Моисеич усадил, чаем с баранкой угостил, расспросил кто, да что. Оказалось, что его корни тоже из наших палестин растут. «Ты, говорит, как поступишь, ко мне приходи — по профсоюзной линии тебя пущу. С этим кацапом меньше водись — антисемит скрытый, да и вообще дерьмецо хорошее. Денег у тебя, конечно, нет? Не беда». Он открыл сейф и вытащил пачку листов, испещренных печатями: «Держи, это талоны в нашу столовую на завтрак, обед и ужин. Просьбы есть?» А просьба была! И сам понимал, что наглею, но, как говориться, «куй железный, пока горячий».

Рыжий с удовольствием рассмеялся собственной шутке.

— Борис Моисеевич, — говорю, — понимаете, три года в казарме, сто пятьдесят человек, устал от коллектива смертельно, а тут снова казарма, пацаны семнадцатилетние…

— Понял, — перебивает он меня и за телефон, — Степан Иваныч, уважили мы твою просьбу, тяжело было, но изыскали. Да, на сентябрь, как просил. В Сочи. Ну конечно, бесплатная. Ты зайди завтра после обеда, забери. Да не за что, сочтёмся. Слушай, чуть не забыл, у тебя угловая на втором свободна? Вот и чудненько. Я к тебе сейчас солдатика подошлю, ты устрой его туда, устал он от казармы. Договорились, а ты, значит, завтра заходи.

Моисеич положил трубку и рассмеялся:

— Профсоюзы — школа коммунизма. Ну, давай, земляк, беги. Если что, знаешь, где меня искать.

Приехал я в общагу и к коменданту.

— А вы похожи. Родственники? — я головой мотнул неопределённо, а он: — Что ж Моисеич тебя к себе не пригласил?

— Приглашал, — отвечаю, — да я отказался — стеснять не хочу.

— Правильно, уважаю. Ну пойдём, покажу тебе твои хоромы.

Комната оказалась чуть больше моей армейской, но с окном и даже ржавой раковиной, притулившейся в углу у двери. Стол, стул и кровать, вот и вся обстановка, но была дверь, которую можно было закрыть! А кровать… — Лев Михалыч снова скабрезно хихикнул и подмигнул в пространство. Сколько общежитских девчонок через неё прошли и не сосчитать. Завелась у меня там и симпатия, Иринка, да только сама она была из Омска, и ничего серьёзного у нас с ней склеиться не могло. Правда, у неё в Москве были дед и бабка, но жили они в коммуналке в шестнадцатиметровой комнатке и единственное, что смогли для внучки сделать, это прописать её к себе. Да и фамилия у Иринки была неподходящая для женитьбы: Недосекина.