Джеймс Олдридж - Горы и оружие

— Но зачем вы это сделали? — спросил Мак-Грегор и по смеху ее понял, насколько у Жизи это серьезно.

— Хотела выглядеть, как вы. — И, приложив к лицу ладони, она сердито, сквозь зубы сказала: — Клянусь, никогда в жизни больше не стану делать maquillage (грим, подкрашивание лица (франц.)). — Затем спросила: — Вы не проголодались?

— Признаться, проголодался, — ответил он, чувствуя, что отделывается, кажется, легко.

— Отчего же не повезли меня куда-нибудь ужинать? Но, честно говоря, я ни в какой ресторан не хотела, — продолжала она, не дав ему ответить. — Хотела вернуться сюда с вами.

Жизи подошла к громадине холодильнику, возвышавшемуся, точно храм, посреди белокафельной кухни. Достала оттуда жареного цыпленка, маслины, поставила на стол тарелки, положила салфетки. Затем села, и оба принялись деликатно обгладывать косточки, запивая кофе. Две тяжелые, как виноградины, слезы капнули вдруг у Жизи на блестящую крышку стола.

— Не обращайте внимания, — проговорила Жизи. — Это у меня так, ничего. Я ведь вас вполне понимаю. Вы живете… — Она стерла салфеткой слезы со стола, — живете самоотрешенно, правда ведь? Вот так и мне жить надо. Потому, наверно, меня всегда восхищал де Виньи, — перешла она на французский. — Мой брат Ги говорит, что вы уйдете в Курдские горы и погибнете там, как нищий священнослужитель на посту. Я бы и сама так, будь я мужчиной. Клянусь. Да и сейчас пошла бы вместе с вами, пожелай вы только.

— Почему, однако, ваш брат считает, что я погибну в Курдских горах? — спросил Мак-Грегор, опешив от слов Жизи, но чувствуя, что она по-своему хочет ему помочь.

Она пожала плечами, лизнула пальцы.

— Уж из такой, говорит, вы породы англичан. По его мнению, в этом причина ваших с Кэти неладов. А что, Кэти правда хочет вернуться сюда и зажить по-здешнему? — кивнула Жизи на окружающий кухонный блеск.

Мак-Грегор понял, что это Кэти изливала, должно быть, перед Мозелем душу, а тот небрежно передал ее слова сестре.

— Да. Она хочет вернуться в Европу.

— Но зачем? — изумилась Жизи. — Боже мой, я отдала бы что угодно, чтобы покончить со всем этим. Омерзело мне оно.

И Жизи принялась снимать с себя драгоценности — выдергивать из ушей, стаскивать с пальцев, — точно в этих срывающих жестах было некое освобождение. Она побросала серьги и кольца в тарелку с куриными костями.

— А о Кэти я вам вот что скажу… — проговорила Жизи.

— Пожалуй, не стоит об этом.

— Нет, стоит. Кэти больна той же болезнью, что и все здесь. Каждый во Франции теперь нянчится со своей душевной или сексуальной травмой. А несколько умелых слов — и фюить! — Кэти упорхнет так же, как и любая другая. Вы согласны?

— Нисколько не согласен, — ответил Мак-Грегор.

— Но почему тогда Кэти хочет вернуться? Ведь для вас это навсегда останется загадкой, не так ли?

— Тут никакой загадки.

— Ну, почему же тогда?

— Кэти слишком долго была оторвана от здешних благ, жить в Иране было ей все годы нелегко, опасно и малоприятно. Никто ведь здесь не знает, что довелось перенести Кэти за эти двадцать лет в Иране.

Красивые глаза Жизи поглядели на него одиноко и спокойно.

— Вы абсолютно не понимаете женщин, — сказала она.

— Что ж, возможно.

— Ох, берегитесь, — сказала Жизи. — Ги отлично понимает женщин. Он француз. Он-то будет знать, как ее обхаживать, стоит лишь вам уехать и оставить ее здесь.

В кафельной кухне было тихо и жарко.

— Вы недооцениваете Кэти, — возразил Мак-Грегор. — Она не упадет в его объятия этакой наивной девочкой.

— Не будьте так уж уверены.

Он поднялся — пора было уходить. Она грустно повернула к нему разгримированное лицо со смугло-лепестковыми щеками. Ему вспомнилась персидская, основанная на игре слов поговорка о том, что жизнь, прожитая в гордыне и богатстве, — это жизнь, потраченная зря; а не веришь, прочти персидское слово «счастье» наоборот и получишь «неприкаянный, пропащий».

— Прошу вас, останьтесь, — сказала она.

— Не так это просто, — мягко ответил он.

— О нет, это легко и просто. Мне ведь не любовь… Мне то, другое, удивительное. А если у вас с Кэти все рухнет непоправимо…

— Ничто у нас не рухнет, — сказал он. — У нас прочно.

— Но если рухнет? Ведь может рухнуть.

Он высвободил свою руку, которую Жизи как бы машинально притянула, приютила в сгибе локтя, где кончался шелк и открывалась душистая кожа. Тогда Жизи медленно повела его вниз, в кратер лестницы, к выходу.

— Знаете, что Валери сказал в «Пчеле»? Что сердце жаждет резкой муки, потому что боль злая, но краткая много легче тлеющей тоски.