Джеймс Олдридж - Горы и оружие

— Мещанский брак Шарлотты был просто глуп и нелеп, — сказала она, словно в пояснение того, почему плакала над немецкой любовной историей, положенной на французскую музыку. — И я уверена, именно это и хотел Гёте выразить.

— При чтении «Вертера» мне казалось, что Гёте нападает на романтическую любовь, а не на брак, — попробовал возразить Мак-Грегор.

— Ну что вы, — сказала Жизи. — Ведь немцы, и даже Гёте, всегда и неисправимо сентиментальны во взглядах на любовь.

— Возможно, я и ошибаюсь, — сказал Мак-Грегор. — Но вообще-то доброе супружество было Гёте по душе, любовь же он не слишком высоко ставил.

Он сел за стерильно-чистый стол, подумав при этом, что предельная чистоплотность — видимо, исконная черта мозелевского воспитания. Он глядел, как Жизи — в своем платье от Живанши — аккуратно и опрятно выполняет работу прислуги: мелет кофе, наливает стеклянный кофейник, вытирает, ставит, зажигает газ. Она была так поглощена делом, что, казалось, забыла о госте.

— Уж не знаю, как Гёте смотрел на любовь, — сказала она наконец. — Но знаю, что именно брак-то и глупость. Я вышла замуж в двадцать лет, по любви. Но мужчины французы ласкают так противно. Я это ненавижу. Иногда похоть способна преобразиться в любовь. Тогда все становится хорошо и длится не кончаясь. Но если одна похоть, тогда возникает ненависть. И во мне она возникла. Вся эта моя поверхность… — провела Жизи руками вниз по телу. — А что в душе, никто того не знает, даже муж. Я нормальна. У меня хорошая французская surface (внешность (франц.)). Правда ведь? — Жизи ждала. Требовала ответа.

— Правда, — сказал Мак-Грегор.

— Я пыталась любить мужа тихой любовью, а он убивал меня своей похотью. Пусть творит это с другими, не со мной.

Она села напротив Мак-Грегора, и он почувствовал, что ему уже больше не трудно смотреть на нее, вглядываться, слушать. Красавица Жизи, такая вожделенная, вовсе не хотела будить вожделение, и Мак-Грегору стало легко с ней. Но чего же она хочет?

— Говорят, у англичан в браке все по-другому, — продолжала она, наливая ему кофе по-женски ловко и заботливо. — Вот я и не понимаю вас с Кэти. Разве вы живете не душа в душу? Отвечайте же!

— Брак — на всех языках слово казусное, — усмехнулся он.

— Не надо так. Я думаю, любить вас означало бы любовь простую, без всех тех несносных пыток. Захоти лишь вы, я стала бы влюбляться в вас очень неспешно. Очень тихо. Никто бы не знал, даже Кэти.

Жизи глядела на Мак-Грегора, точно взывая отчаянно к его пониманию, к его собственной тоске по живому контакту. Она не предлагала ничего порочного, дурного, не толкала ко лжи. «Да, прав был Мозель, говоря, что Жизи страстно рвется сквозь барьер», — подумалось Мак-Грегору.

— Вас мои слова шокируют? — тревожно спросила Жизи.

— Осторожней. Обожжетесь, — указал Мак-Грегор на кипящий кофейник. Локоть Жизи оказался под струей пара. Она убрала руку. Вернулась к столу, подсела опять, вытирая локоть и не сводя глаз с Мак-Грегора.

— Вам непонятны мои жалобы на ту любовь? — спросила она.

Он покачал головой.

— Да, вам не понять, как это исковеркало меня молодую. Убило прямо. Я ведь думала тогда, что та любовь нормальна. Убило… — повторила она. — Но теперь я столько думала о вас. Наблюдала вас так пристально. И решила, что если мы сблизимся когда-нибудь, то ничего мертвящего уже не будет. А вам не кажется — не веет на вас жизнью?

— Слишком поздно мне, Жизи, — ответил он с легкой улыбкой, отказываясь отнестись к ее словам серьезно.

— Из-за Кэти поздно?

— Да.

Яркие глаза Жизи поматовели.

— Но она и знать не будет. Да и зачем ей знать? Я не причиню ей боли. И вы тоже. Мы никому не причиним зла. Я только ждала. Я не о любви, — вздернула она плечами. — Я о том чудесном чувстве, которое во мне теперь. Я ждала его так долго, и наконец теперь оно во мне… Одну минуту, — проговорила Жизи.

Она встала, подошла к сверкающей сталью раковине. Открыла краны, нагнула голову, принялась тереть лицо кухонным мылом. Мак-Грегор глядел, как косметический покров солнечной струей стекает в раковину. Жизи сняла висевшее сбоку полотенце и вернулась к столу, жестко вытирая лицо.

— Никогда больше не стану мазаться, — сказала она. — Ну, лучше так?

Мак-Грегор был невольно поражен преображением одной красоты в другую. Лицо Жизи оказалось слегка тронуто веснушками, словно крохотными лепестками, упавшими на смуглую чистоту щек, — и вышла на свет озадаченная, озабоченная, бесхитростная и зрелая женщина. Пожалуй, еще более красивая, чем прежде.